Может, кто тоже читает...

Тот, кому не знаком бренд S.T.A.L.K.E.R. может не читать
Андрей Левицкий
С. Х. В. А. Т. К. А
Аннотация

Тимур Шульга – самый молодой сталкер в Зоне. Неожиданная и страшная смерть грозит его старшему брату – такой смертью не умирал еще никто здесь, и Тимур, уже год как покинувший земли Отчуждения, решает вернуться, чтобы попытаться спасти его.Он еще не знает, что все это связано с так называемым «слизнем» – очень дорогим, таинственным и опасным артефактом. Всего три «слизня» существует в Зоне. Аномалию, породившую их, не видел никто, кроме нескольких сталкеров, которых давно нет в живых. Ведь она расположена посреди Могильника и путь к ней перекрывают Челюсти, унесшие жизни множества искателей легкой наживы.И чтобы спасти брата, Тимуру предстоит отправиться туда.



Людям, у которых отсутствует воображение, запрещается читать эту книгу

Глава 1

Подросток – это не возраст, а состояние ума. Еще не получив паспорта, человек может быть более взрослым, чем иной в сорок лет. Все зависит от жизненного опыта. Если ты спасал других, а другие спасали тебя, если тебе не раз и не два угрожала смерть, если первого человека ты убил в четырнадцать (пусть даже это был мародер, прокравшийся посреди ночи на стоянку, чтобы прирезать тебя ржавым перочинным ножом ради ствола, жестянки с тремя последними патронами и тощего рюкзака с остатками снеди) – короче, если в двенадцать лет тебя забрали в Зону, то взрослым ты станешь задолго до двадцати.
Вот только на большой земле об этом не знают. Там не привыкли к совсем молодым парням с жесткими складками у рта и бесшумными движениями кошки, не замечают их колючего взгляда и постоянной настороженности – большинство взрослых за Периметром не принимают молодых всерьез.
А зря.
– Топаешь как кабан, – сказал Тимур Шульга. – Тебе бы не на медведей в Гималаях охотиться, а слонов в зоопарке пугать.
Вообще-то инструктор по выживанию в тренировочном лагере большой турфирмы, отправляющей клиентов на сафари и во всякие экстремальные экспедиции, может позволить себе по отношению к подопечным много чего. Гораздо больше, чем какой-нибудь тренер из дорогого спортзала для скучающих жен олигархов. Но бритому здоровяку в найковских кроссовках, спортивках и короткой черной майке, из-под которой выпирало белое, мягкое, как тесто, пузо, такое обращение не понравилось.
– Ну ты, сучонок мелкий! – Он ткнул Тимура в грудь толстым пальцем с «гайкой» такого размера, что ею запросто можно было проломить кому-нибудь лоб. – Поговори у меня!
– Сними хотя бы цепи свои. Ты не понимаешь, что ли? Зазвенят не вовремя – и конец тебе.
– Вы! – рявкнул Боров.
На запястье его правой руки и на шее висели золотые цепи, обе толстые до неприличия.
– Что «вы»?
– Меня зовут Вениамин. Для тебя, малолетка, Вениамин Михайлович. Понял? Не тыкай мне тут!
Они стояли посреди ровной травяной площадки на краю лагеря; с одной стороны – заросший ельником склон большого холма, с другой – аккуратные бревенчатые домики, столовая, здание администрации и паркинг с джипами. Здесь турфирма перед каждой поездкой неделю тренировала и натаскивала клиентов, чтобы не лезли в пасть львам, под ноги бегущему стаду буйволов, не падали со скал и не умирали от жажды в пустыне, отбившись от группы. В лагере работали три пары сменных инструкторов – по стрельбе, альпинизму и выживанию. Напарник Шульги, пропитанный спиртом Магарыч, родной брат директора лагеря, болел головой после вчерашнего, и Тимуру пришлось отрабатывать чужую смену.
На краю площадки сидели, поджав ноги, остальные члены группы, которой через три дня предстояло отправиться в северные Гималаи, и с любопытством наблюдали за происходящим.
– Повторяю, – сказал Тимур. – Ходить надо, переставляя ноги вот так.
Он неслышно «перетек» по траве, не потревожив ни одной травинки, – во всяком случае, такое впечатление создавала эта мягкая скользящая походка со стороны.
– Все понятно? – Шульга оглядел зрителей и Борова, который скептически кривил толстые губы. – Стопу ставите вот так… С пятки на носок, стопа при этом слегка изогнута… Сначала это вызывает напряжение, но привыкаешь быстро, потом станет даже удобнее ходить. Еще раз, смотрите. Идете, будто гладите землю…
Стоял летний вечер, было тепло и тихо, лишь ветви елей иногда шумели на ветру. Группа из семи мужчин и трех женщин примерно между тридцатью пятью и пятьюдесятью, а также двух девушек старше Тимура всего на пару-тройку лет смотрела во все глаза и слушала во все уши. Особенно девушки, одетые в джинсовые бриджи, матерчатые туфли и светлые маечки. Иногда они склонялись друг к другу и перешептывались, не отводя от инструктора взгляда, и глаза у них при этом были такие… В общем, Тимур вполне допускал, что, когда стемнеет и скомандуют отбой, одна из них заявится к нему в домик, якобы попить вечернего чая. А может, кстати, и обе. Как же их звать? Шатенку, кажется, Лена, а вторую, коротко стриженную, – Вика. Или наоборот?
– Попробуй, – предложил Тимур, игнорируя требование Борова обращаться на «вы». – Вот так, как я показал…
Боров сделал шаг, громко топнув. Молодой инструктор его раздражал, и краснорожий с самого начала старался все делать наперекор ему. Почти в каждой группе попадался хотя бы один такой клиент, причем это всегда был мужчина. Им, видите ли, западло слушать мальчишку, они даже на миг не допускают, что тот чему-то может научить таких бывалых, тертых, битых жизнью взрослых парней.
А все почему? Да потому что, имея бабки, любовниц, хаты, тачки и устоявшийся бизнес, многие из них оставались в душе подростками. Они были младше Тимура, хотя и не возрастом.
– Чё мне ее гладить, землю твою, она баба, что ли? – брюзгливо спросил Вениамин Михайлович. Было в его лоснящемся лице и в манере говорить, кривя пухлые, по-детски розовые губы, что-то очень противное. – Мы куда ваще едем, а? – Боров посмотрел на группу, остановив взгляд на девчонках, от чего Вика (или Лена?) поежилась. Тимур помнил, что вчера вечером толстяк пытался зажать ее возле домика администрации, и девушка еле вырвалась. – Мы на каток, что ль, собрались? Мы, б… в горы идем – чё мне там землю гладить?
– Ты на медведя едешь охотиться. И если он тебя услышит раньше, чем ты его, а рядом не будет проводника…
– Да чё мне тот гризли? Я его – во! – Боров поднял большие руки и сжал кулаки. – Задушу! Я с такими по жизни справлялся… Да мне… Да когда мы бригадой в Тиходонске… Медведь твой – тьху!
Он плюнул Тимуру под ноги, выражая свое отношение к гималайским медведям и юнцу-инструктору, и тогда Шульга не выдержал.
– С кем ты там справлялся? – презрительно бросил он, отворачиваясь. – Ты и со мной не справишься, куда тебе на медведя.
Тимур повернулся к группе, собираясь объявить, что занятие окончено, когда часть сидящих на траве людей изменилась в лице, а Лена (или Вика?) ойкнула, приподнявшись.
Горячее дыхание обдало ухо, и Вениамин Михайлович обхватил инструктора за плечи, одновременно ударив сбоку коленом по ребрам. Он, наверное, рассвирепел не на шутку, да вот только выдал себя шелестом травы и звяканьем золота, потому и потерпел фиаско: Тимур присел, выскользнув из объятий еще до того, как руки на плечах успели сомкнуться, прикрыл бок локтем, повернувшись, упал на колени и костяшками пальцев врезал Борову под дых. Удар коленом все равно получился изрядным, Тимура качнуло, зато ему удалось пробить пресс вместе с наслоениями жира – Вениамин Михайлович, шумно выдохнув и разинув рот, отшатнулся. Тимур вскочил, выбросив вперед руку, открытой ладонью попал Борову в жирный подбородок, отчего голова того откинулась. Третьим ударом Тимур опрокинул его на спину. Встав над ошарашенным противником, сказал, отряхивая колени:
– Медведь, конечно, иначе махаться будет, но услышит он тебя так же, как я сейчас услышал. А снял бы ты свою бижутерию и шел тихо, как я учил…
То ли Вика, то ли Лена захлопала в ладоши, и через миг подружка присоединилась к ней. Отличавшийся большой культурой поведения Вениамин Михайлович давно достал всю группу: один мужчина широко улыбнулся, другой довольно крякнул, радостно засмеялась женщина в пятнистой косынке. А потом за их спинами появился Пал Палыч, и Тимур тихо выругался.
Боров сел, упираясь в траву руками и широко расставив ноги в задравшихся чуть не до колен спортивках. Икры у него были толстые, светлые и неожиданно безволосые, они производили какое-то умильно-забавное впечатление, напоминая нежные, розовые бока поросенка.
– Ты, – хрипло начал он, облизываясь, – ну, сука, я тебя…
Рожа его налилась закатным багрянцем.
– Вениамин Михайлович! – Пал Палыч, поправляя очки в тонкой золотой оправе, протрусил между людьми, схватил Борова под мышки и стал поднимать. – Я прошу прощения… Мы все просим… Вы… Шульга, отпусти группу! Товарищи, занятие окончено. Вениамин Михайлович, прошу в столовую… Всех прошу… Шульга, иди отсюда! Ко мне через полчаса!
Народ потянулся в лагерь, причем Вика с Леной на прощание одарили Тимура многозначительным и, как ему показалось, многообещающим взглядом. Он тоже зашагал к домикам, а за спиной ревел оклемавшийся Боров:
– Он меня опрокинул!!! Урою *уку!..
Тимур шел ровно, не ускоряя шага и не оборачиваясь.
– Вениамин Михайлович, я вас прошу…
– Да я… как тебя, Палыч, я ж его завалю! Не погляжу, что пацан! Он… б… он меня ударил, ты понимаешь?! Я Костюхе скажу, он…
– Вениамин Михайлович, давайте не будем доводить это недоразумение до сведения Константина Григорьевича…
Через двадцать пять минут, помывшись и вместо тренировочного камуфляжа надев джинсы с футболкой, Тимур встал на пороге кабинета Пал Палыча.
– Успокоили клиента? – Директор лагеря сидел за низким столом и смотрел в экран ноутбука. – Клиента, – повторил он, не поднимая глаз. – А ты знаешь, что это за клиент?
– Боров.
– Чего?!
– Вениамин Михайлович Кацюбинский. – Тимур пожал плечами. – Друг Константина Григорьевича.
– Друг! У таких, как эти господа, не бывает друзей – только деловые партнеры. Подельники. Кореша. А Константин Григорьевич – один из соучредителей нашей фирмы! Треть этого лагеря ему принадлежит, понимаешь ты? – Пал Палыч посмотрел на Тимура поверх экрана. – И мне перед его «другом» только что ковриком расстилаться пришлось, чтобы успокоить!
Тимуру ничего не оставалось, кроме как опять пожать плечами:
– Ну извини, Палыч. Он с самого начала напрашивался. Лез на рожон постоянно, спорил, мешал проводить занятия. Если бы…
– Мне на тебя все время жалуются, Шульга, – перебил начальник. – Тот же Боров… то есть – тьфу! – Вениамин Михайлович вот сейчас наговорил с три короба. Что ты им там плел про пиратов сегодня утром?
Тимур удивился:
– Про каких пиратов? А, про повязку…
– Про повязку! – Палыч закипал все сильнее.
– На картинах или в фильмах часто бывают пираты в черных повязках. Все думают, потому что они одноглазые, второй глаз в бою выбили, но это фигня. Пираты надевали повязки, чтобы один глаз заранее привык к темноте. Это давало преимущество, когда во время абордажа они с освещенной палубы попадали в трюм. Сдернул повязку – и тот глаз, который был под ней, нормально видит, а человек без повязки на несколько секунд почти слепнет.
– И как это нам сейчас пригодиться может?
– Мы тоже так делали иногда, – пояснил Тимур. – В местах, где подвалы или туннели…
– Сталкерские замашки, – процедил Палыч и поднялся. Опершись кулаками на стол, подался вперед и сказал: – Вот что, Шульга. Мне твой гонор и наглость, которые ты из Зоны за собой приволок, надоели. Вот они у меня где! – Начальник стукнул себя ребром ладони по кадыку, но слишком сильно – сморщился от боли, скривился так, будто откусил от лимона. – Здесь не Зона, Шульга, здесь нормальный мир. В котором живут нормальные люди, а не всякие мутанты!
Уже понимая, что сейчас будет, внутренне приготовившись к этому, Тимур мотнул головой.
– Нет, это там нормальный мир. – Он ткнул пальцем себе за спину. – И нормальные люди. А здесь одни только мутанты и остались.
– Проповеди свои будешь на ЧАЭС этим… псевдоплотям читать! Короче, Шульга, ты уволен. Ночуешь в лагере последний раз, а утром чтоб духу твоего тут не было! Все, вон из кабинета!
– А деньги? – спросил Тимур.
– Какие еще деньги?! – Голос Палыча почти сорвался на визг.
– За две последних недели. Я восемнадцать занятий провел, Магарыча заменял… Короче, бабки мои гони.
– Бабки?! – заорал начальник, окончательно выйдя из себя. – Ты… сталкер! Из-за тебя этот жирный на меня вызверился… Костюхе нажалуется, и тот может… Пошел вон отсюда! Вон, понял?!
– «Б..» забыл добавить. – Тимур повернулся к двери.
– Что?! – раздалось сзади.
– Надо было сказать «Понял, б..?», Палыч, тогда бы ты совсем на Борова стал похож – такая же скотина, только в очках.
Раздался шорох, потом стук, хруст… Кажется, начальник запустил следом ноутбуком и попал в дверной косяк, но Тимур не стал возвращаться, чтобы позлорадствовать, а сразу направился в свой домик.
Солнце уползло за поросший ельником холм, воздух посвежел. Чувствуя неприятную, какую-то холодную пустоту в душе, он быстро собрался, побросав немногочисленные пожитки в рюкзак и спортивную сумку, достал из тумбочки початую бутылку водки, стакан и разорванный пакет сухариков, налил граммов двести и выпил единым духом. Съев сухарик, взял сигарету из пачки со стола. Закурил, клацнув зажигалкой, сделанной из большой винтовочной гильзы. Это Стас ее смастерил и подарил на днюху – брат любил всякие поделки, они у него хорошо получались.
Глубоко затягиваясь и выпуская дым кольцами, Тимур подошел к мутноватому зеркалу. В нем отразился молодой парень среднего роста, с покатыми крепкими плечами, обветренным лицом и выцветшими белесыми бровями. В пятнистых кедах, старых джинсах и застиранной футболке с едва различимым рисунком.
Молодой – да не совсем. В лице было что-то такое… Он сам не мог понять, что именно. То ли слишком жесткий рот, то ли глаза смотрят чересчур пристально. Ему не нравился этот взгляд.
Да и не только взгляд – он не нравился себе весь, целиком. Тимур был недоволен этим миром, собой и своим местом в нем.
А еще тем, что совершил почти год назад. Тем поступком, который отрезал его от прошлого, из сталкера, бродяги Зоны, сделал обычным человеком. Ну, почти обычным. Простой гражданин Украины в его возрасте либо просиживает задницу на лекциях в институте, либо бьет баклуши в бурсе, либо ишачит где-нибудь подсобным рабочим, официантом или кем-то еще… Но не служит инструктором по выживанию в лагере для «экстремальных туристов».
Не отворачиваясь от зеркала, Тимур попятился, взял с тумбочки бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Поднес сигарету к губам, снова подступил к мутному стеклу, затянулся и выпустил клуб дыма, почти закрыв лицо, на которое ему было неприятно смотреть.
Интересно, Стас еще жив?
От этой мысли Тимур вздрогнул. И покосился на фотографию, пришпиленную кнопкой к деревянной раме.
Старая, блеклая.

Там двое: парень постарше – в камуфляжном комбезе, солдатских ботинках и короткой кожаной куртке, в руках АК с раздвижным прикладом; младший – пацан лет тринадцати в брезентовых штанах, линялых кроссовках и свитере, рукава закатаны до острых тощих локтей, держит обрез-дробовик – выставил его вперед, будто целится в фотографа, и улыбается во весь рот, окруженный, словно золотыми пылинками, россыпью веснушек. Слева не хватает верхнего зуба, глаза искрятся – это видно даже на старой фотографии, с которой время стерло большинство красок. Старший тоже улыбается, и хотя эти двое не очень-то похожи друг на друга, улыбки делают их почти одинаковыми, будто на фотке запечатлен один и тот же человек, снявшийся с разницей в несколько лет.
Тимур поймал себя на мысли, что за весь этот год ни разу не улыбнулся. Неужели правда? Он попытался припомнить… Да нет, точно. Хотя и раньше, в Зоне, он не был склонен к веселью.
Сигарета обожгла пальцы, он бросил ее, растер окурок по полу, понял, что до сих пор держит в руке бутылку, сделал большой глоток и попытался улыбнуться, пристально глядя в зеркало. Не вышло. Губы изогнулись должным образом, но такую гримасу никто не назвал бы улыбкой. Это жесткие складки, пролегшие от крыльев носа к углам рта, не дают ему улыбнуться, давят на губы сверху.
А ведь складки появились, когда он ушел из Зоны. Почти сразу…
Жив ли Стас?
Тимур быстро глянул на фотографию, отвернулся, и тут за приоткрытыми дверями раздались голоса.
– Да здесь он.
– А может, ушел?
– Загляни.
– Сама загляни.
Но еще раньше он расслышал шелест травы и отскочил в угол комнаты. Пригнувшись, выставил перед собой бутылку. Другая рука шарила у пояса в поисках несуществующего оружия.
Он представил, как будет выглядеть в глазах девушек, забившись в угол с бутылкой дешевой водки, и выпрямился, ругая самого себя: идиот, дерганый псих, сталкер хренов! Зря грубил Палычу, тот прав: здесь нормальный мир, здесь живут нормальные люди, которые не вздрагивают от каждого шороха. Это он мутант. Изгой, одиночка, который за год так и не смог влиться в нормальную жизнь, стать обычным. Даже на улицах прохожие как-то отличали его, косились и норовили обойти стороной, завидев колючий цепкий взгляд, а в городских автобусах и маршрутках вокруг почти всегда образовывалась пустота – пассажиры, сами того не понимая, не желали стоять рядом, ощущая невидимую ядовитую ауру опасности и агрессии.
Заскрипели ступени.
Ссутулившись, Тимур прошел к двери навстречу Лене и Вике. Пока он предавался упадническим мыслям перед зеркалом, снаружи стемнело и в лагере зажглись фонари. Электрические провода тянулись от ближайшего поселка, который назывался Тихим и находился примерно посередине между Киевом и Зоной Отчуждения.
– Ой! – сказала девушка с каштановыми волосами, смущенно глядя себе под ноги. Кажется, это была Лена. – Здрасьте.
– Привет. – Вика, в отличие от подружки, смотрела прямо в глаза Тимуру. Маленький острый подбородок ее решительно торчал вперед, а тонкие, тщательно выщипанные брови придавали лицу слегка хищное выражение.
– Привет, – сказал Тимур. – Заходите.
Он еще с первых занятий составил мнение о них обеих. Студентки-старшекурсницы из престижного института, с инъяза или юридического, куда их пристроили богатые папеньки, чтобы подцепили женихов получше. Привыкли получать свое. Хотя лица у них гладкие и молодые, но глаза – как у опытных дам, у каждой в жизни было не по одному и не по два парня. Что их ждет дальше? Окончат институт, на последнем курсе выйдут замуж, мужья будут при деньгах, да еще и папы помогут организовать свой бизнес или влиться в уже готовый – а дальше большая квартира, пара машин, дом где-нибудь в Карелии или в Болгарии на море, это уж кто как любит… Нормальная жизнь для нормальных людей, умеющих устроить свою судьбу.
Только он один ненормальный. Сталкер.
– А что вам директор сказал… – начала Лена и снова ойкнула при виде того, что он держал в руке. – А вы… а ты не маленький еще водку пить?
– Маленький? – Тимур недоуменно покосился на бутылку.
– Не обижайся! Я имела в виду… ну, юный…
– Дурочка, ты внимательно посмотри, он же большой совсем, – уверенно сказала Вика. – Тимур, мы пришли узнать, что тебе сказал директор, этот… Палыч?
Тимур пожал плечами и поймал себя на мысли, что слишком часто делает это сегодня.
– Выгнал.
– Выгнал? – ахнула Лена. – Как выгнал?
– Уволил. – Он посторонился, сделав приглашающий жест рукой с бутылкой. – Присаживайтесь. Только угостить мне вас нечем.
– А мы и водку можем, – сообщила Вика, первой входя в комнату.
За ней, несмело улыбаясь, шагнула Лена. Тимур услышал шум мотора и, прежде чем закрыть дверь, окинул взглядом лагерь. Народ потянулся из столовой, гомоня, стал расходиться по домикам. С бетонки, идущей от поселка, вывернул мотоцикл с коляской, принадлежащий местному почтальону Пацюку.
Девушки сели. Лена сдвинула коленки и обхватила их ладонями, вовсю изображая невинное робкое создание, первый раз в жизни пришедшее в гости к мальчику, а Вика, устроившись на краю кровати, положила ногу на ногу.
– У тебя курить можно?
– Конечно, вот пепельница.
Он поставил бутылку на стол, достал из кармана зажигалку и пододвинул к девушкам пачку сигарет.
– А у нас свои! – Лена помахала белой пачкой, вытащила две тонюсенькие длинные сигареты, одну отдала подружке.
Тимур поднес зажигалку сначала ей, потом Вике, которая, прикуривая, положила поверх его руки прохладную ладонь.
– Какая у тебя зажигалка интересная, Тимур, – проворковала она и пересела к изголовью, похлопав по кровати рядом.
– Это из Зоны? – пискнула Лена.
– Ленка! – одернула подруга.
Тимур сел возле Вики.
– А что? Я просто спросить хотела. Тимур, в лагере говорили, что ты… ну… – Лена наклонилась на стуле и положила руку ему на бедро. – Что ты в Зоне долго жил. С детства. Что ты сталкер. – Она округлила глаза. – Правда?
Останутся обе, понял он. Причем они уже заранее это обсудили и теперь на месте быстренько прикидывают, что к чему. Вот сейчас кто-то из них спросит…
– Тимур, а ты один здесь живешь? – спросила Вика.
Он кивнул – и ей, и Лене, и своим мыслям, которые так быстро подтвердились.
– Да, я жил в Зоне. И – да, этой ночью буду здесь один.
– Этой ночью? – Вика, отставив мизинец с длинным серебристым ногтем, выпустила в потолок струйку ментолового дыма.
– Потому что здесь еще живет Магарыч, мой сменщик, вы его видели.
– Вчера мужчины напили-ись… – протянула Лена, стряхивая пепел. – И он с ними был, да?
– Поэтому сегодня ночует в лазарете, – согласился Тимур. – Так что, налить вам водки? Больше ничего нет, только водка и сухарики.
Это был переломный момент. Раньше они еще колебались, но теперь карты были выложены на стол. Ну, или на кровать, это уж как посмотреть. Теперь они могли либо попрощаться, сославшись на усталость после дневных занятий, либо выпить – и остаться до утра. Тимур не сомневался в их решении. И очень хорошо представлял, как все будет происходить дальше: бутылка опустеет быстро, он запрет дверь и выключит свет, а потом как-то так выйдет, что одна девушка (Лена, скорее всего) уже плещется в душе, а вторая сидит у него на коленях и они целуются; вскоре Лена вернется, обернутая коротеньким полотенцем, ойкнет, продолжая играть роль невинной девчушки, но тут же присоединится к ним на кровати, потом они стянут с него футболку и окончательно разомлеют, увидев его шрамы и татуировки…
Все это было так знакомо, что он даже поморщился, уйдя к шкафу за стаканами. Знакомо и… ну да, скучно. Чистая физиология, никаких чувств. Ничего личного, только три молодых тела. Как там пишется в электронных письмах с аттачем, но без текста в самом письме? «Эмп-ти боди» – «пустое тело». Три пустых человеческих тела в постели, бездушные оболочки, куклы для секса…
Тимур не успел взять стаканы – к дому подкатил мотоцикл, и испитой голос произнес:
– Эй, инструктор, иди сюда.
Он обернулся. Лена, докурив, пересела на кровать рядом с Викой, обе глядели на дверь.
– Это почтальон, – пояснил он и вышел наружу.
Пацюк, сидя на мотоцикле, держал лист бумаги с ручкой.
– Ты ж у нас Тимур Шульга? – спросил он.
– А ты вроде не знаешь? – Тимур спустился по ступенькам.
– Знаю, но порядок нужон. Где твой паспорт? Или ладно, не надо, спешу я. Расписывайся быстрее.
– Зачем?
– Зачем? – удивился Пацюк и сунул ему ручку. – Затем, что положено! Посылку получил – подпись чиркнул. Чиркай!
– Посылку?
– Ее самую. Ну или эту… бандерольку. Чиркнул? Получи.
Пацюк убрал листок с ручкой, достал из коляски небольшой сверток и вручил Шульге:
– Ить странная бандеролька. Какой-то человек на пункт к нам принес. И обратный адрес, слышь, стрёмный какой-то. Ну ладно, поехал я.
Зарокотал двигатель, и Пацюк укатил.
В полной растерянности – ему ни разу в жизни не доводилось получать посылки, бандероли или бумажные письма – Тимур вернулся в дом. Девушки сидели на кровати и, склонившись друг к другу, шептались. Как только он вошел, Лена спросила:
– Тимур, а тебя правда уволили?
– Правда, – рассеянно откликнулся он, подходя к столу.
– Куда же ты пойдешь? Где ты вообще живешь, в Киеве?
– У тебя квартира там? – добавила Вика и достала из лежащей на столе пачки еще одну сигарету.
На ее футболке были три маленькие красные пуговки, и пока Тимур ходил говорить с почтальоном, девушка успела расстегнуть их.
Вертя в руках сверток из плотной серой бумаги, затянутый веревкой и скотчем, он ответил:
– Нет у меня квартиры.
– Значит, к родителям пойдешь?
Тимур повернул бандероль так, что стали видны штемпель и приклеенный рядом бумажный прямоугольник с надписью.
– Родителей тоже нет, я интернатский. В общаге где-нибудь устроюсь, пока другую работу не…
Он замолчал. На бандероли были два адреса, написанные корявым почерком. Первый – этот лагерь, в поле «адресат» значилось «Тимур Георгиевич Шульга». А второй – «Зона Отчуждения».
– Тимур, мы могли бы тебе помочь, – сказала Лена. – Устроить пожить на квартире одной, она все равно пустует.
– И насчет работы тоже, – добавила Вика.
Ну да, хотят заполучить себе такого карманного любовничка, который никуда и рыпнуться не может, потому что целиком зависит от них. Тимур, положив сверток на стол, присел. Девушки удивленно захлопали глазами. Он приподнял правую штанину и выпрямился с ножом в руке. Узкое лезвие блеснуло в свете лампы. Лена ойкнула – на этот раз не манерно, показушно, а вполне искренне, – Вика подалась вперед, задышав чуть тяжелее, словно вид оружия (или скорее уж мужчины с оружием) возбуждал ее

Тимур полоснул ножом по скотчу, дернул. Бумага полетела в сторону, под ней оказался брезентовый сверток, а дальше – то, при виде чего внезапно вспотел затылок и волна озноба сбежала по спине до самого копчика.
Большой, влажный лист зеленухи. Говорят, так мутировал в Зоне обычный лопух…
Он год не видел зеленухи. Когда дрожащими пальцами разворачивал ее, наружу вывалился клочок бумаги в клеточку.
Девушки на кровати притихли, а Тимур быстро шагнул назад, увидев артефакт.
С такими он раньше не сталкивался: большой, размером в два кулака, и похож на мшистый камень.
– Что это? – Лена выглядела разочарованно.
Не сводя глаз с артефакта, он взял записку. Развернул.
– Кто это тебе камни в посылках шлет? – спросила Вика и требовательно добавила: – Тимур, почему ты молчишь?
В записке тем же кривым почерком было написано:
«Тим, жду в Логове. Приходи очень быстро. Ночью через 5 дней всему конец».
Потом дата – вчерашнее число – и подпись, две буквы: «Cm».
– Тимур! – повысила голос Вика, и тогда он сказал:
– Так, девушки, выметайтесь отсюда.
– Что? – изумилась она.
Тимур поднес записку к лицу и обнюхал. Бумага пахла Зоной.
– Идите спать, – сказал он, переводя взгляд на артефакт.
– Ты… – пискнула Лена. – Ах ты…
– Скотина! – Вика вскочила с кровати.
Лена тоже поднялась.
– Жлоб! – Ее подруга схватила сигаретную пачку со стола. – Правильно тебя директор уволил, козел! И взгляд у тебя, как у убийцы!
– И еще нож этот!
– Давайте, девчонки, топайте.
Тимур шагнул к ним из-за стола, забыв, что все еще держит нож. Должно быть, видок у него при этом был тот еще, потому что Лена, зацепившаяся майкой за угол кровати, испуганно завозилась, а Вика попятилась к двери, прижав руки к груди.
Потом обе завизжали, потому что Тимур Шульга, бросив на пол скомканную записку, коротко замахнулся и метнул в них нож.


***

Лена пригнулась, закрыв голову руками, Вика отпрыгнула, и это их спасло.
Возникший в дверях позади девушек человек дал короткую очередь из «узи», но пули никого не задели. Тимур упал навзничь, заодно перевернув деревянный стол, так что тот закрыл его от выстрелов.
Очередь смолкла, когда нож воткнулся в плечо стрелка. Высокая тощая фигура в дверном проеме отшатнулась.
– Под кровать! – закричал Тимур, выглядывая. – Прячьтесь под кровать!
Едва не свалившийся на ступеньки бандит по кличке Жердь снова шагнул в комнату. Он выдернул из плеча нож и поднял «узи».
Схватив лежащий на боку стол за ножки, Тимур вскочил и побежал к двери. Стол был тяжелый, в плечах Щелкнули суставы, перед глазами от напряжения вспыхнули искры.
Жердь дал одиночный и попал в деревяшку, а потом Тимур ударом отбросил его, но бандит вцепился в стол и потащил за собой. Упав на задницу, Тимур распрямил ноги под нижним краем столешницы и каблуками попал Жердю по коленям – тот спиной повалился с крыльца.
Тимур привстал, высвободив ноги. В темноте снаружи блеснула вспышка, и пуля впилась в дверной косяк.
– Что вам надо? – заорал Шульга, пятясь, увидел краем глаза девушек у кровати и прыгнул к ним. Схватив Лену за длинные волосы, а Вику за плечо, заставил обеих опуститься на колени и толкнул под кровать.
– Там сидите!
Потом, лихорадочно оглядевшись, метнулся к дальней стене. Снаружи прозвучал голос Жердя:
– Шульга, «слизень» на бочку!
– Чего? – крикнул Тимур. – Какой слизень?
– Который тебе почтальон принес! – проблеял голосок Огонька, неразлучного дружка Жердя. – Отдашь артефакт – будешь жить!
Снаружи залаяла собака, в домиках по всему лагерю зажигались огни, слышались удивленные голоса. Пока народ разберется, где стреляли, пока прибежит сюда…
Присев под стеной, Тимур рванул одну из половиц. Из-под кровати на него дикими глазами смотрели Вика с Леной. Он привстал, выглядывая в окно. Там росли кусты и стояли несколько домиков, а дальше была асфальтированная площадка паркинга.
– Филин вас прислал?
– Это тебе без разницы, Шульга! – ответил Огонек. – Или артефакт давай, или ты покойничек!
– Какой артефакт? С чего ты взял…
– Не юли, сталкер! За дебилов нас держишь? Мы с почтальоном успели потолковать! Бросай артефакт наружу, ну!
– Вы меня так и так убьете!
Половица наконец поддалась, и он сунул руку в дыру. Нащупав липкий сверток, достал и развернул.
Вика под кроватью что-то прокричала, но слишком истошно и визгливо, чтобы разобрать слова.
В свертке лежал тэтэшник с полным магазином – единственное, не считая ножа, оружие, которое он вынес за Периметр, – и железная коробочка с десятком патронов.
– До пяти считаю! – предупредил Огонек. – Потом начинаю!
– Что начинаешь? – громко спросил Тимур, проверяя затвор.
Он прекрасно знал что, ведь эти двое были ему хорошо знакомы. Жердь – длинный, тощий, нескладный и говорливый. Бандит бандитом, больше о нем нечего сказать. Огонек – бывший мародер, влившийся в банду Филина, когда его собственную бригаду перестрелял отряд долговцев. Серая личность, невзрачная и ничем не примечательная, кроме маниакальной любви к поджогам. Пиромания – так, кажется, это называется. Еще будучи мародером, Огонек сжег две сталкерские стоянки и устроил пожар в крупном лагере на севере Темной долины.
– Раз, – донеслось снаружи. – Два…
Тимур поднял пистолет и просунул одну руку в лямку рюкзака. Его спортивная сумка валялась на кровати; чтобы взять ее, надо миновать распахнутую дверь.
Ну и кровосос с ней. На корточках он поковылял к боковому окну.
– Три…
В тот момент, когда Огонек произнес «четыре», пальцы легли на шпингалет, и Тимур распахнул скрипучую раму.
– Пять!
Снаружи вспыхнул огонь. Оранжево-синий клубок пронесся по дуге и ударился в стену возле двери. «Коктейль Молотова», любимая игрушка Огонька, взорвался.
Лена под кроватью тихо завыла. Гудящее пламя поползло по наружной стене.
Жердь полоснул по домику очередью. Пули разбили окно над кроватью, под которой прятались девушки, влетели в комнату сквозь дверной проем.
Огонь лизал бревенчатую стену, быстро подбираясь к крыше. Тимур, привстав, через боковое окно дважды выстрелил в то место, откуда прилетела бутылка. Хотя Огонек после броска скорее всего сразу переместился в сторону.
– Наружу! – зашипел Тимур на девушек. – За мной давайте!
Он сунулся в окно, но глянул на их испуганные мордочки и бросился к кровати.
Огонек умел мешать всякие смеси, постоянно экспериментировал с ними, добиваясь, так сказать, повышенной горючести – уже весь фасад дома горел. Снаружи кричали. На краю освещаемого пожаром дворика выпрямился Жердь, и Тимур выстрелил. Сунув пистолет за ремень, присел и схватил девушек. Лена тихо скулила, Вика глядела на него расширенными бессмысленными глазами, глупо приоткрыв рот.
Он выдрал их из-под кровати. Толкая перед собой, сунул в окно так, что они стукнулись головами, и подпихнул под обтянутые джинсой попки.
Девушки свалились в колючие кусты у стены и завизжали.
– Бегом! – гаркнул на них сверху Тимур. Заметив лежащий у второй кровати артефакт в листе зеленухи, схватил его, сунул в карман и снова прыгнул к окну.
С хриплым выдохом через объятый пламенем дверной проем внутрь вскочил Жердь. По плечу и пробитому пулей боку текла кровь, брови и ресницы обгорели, на лбу чернела сажа.
Бандит длинными руками обхватил беглеца за пояс. Выдрав из-за ремня пистолет, лежащий на подоконнике Тимур врезал рукоятью по грязному выпуклому лбу. Жердь разжал объятья, и он выпал наружу – прямо на примятые девушками кусты.
Вика с Леной улепетывали прочь. Навстречу им бежали люди.
Из окна, выставив «узи», высунулся бандит. Не давая ему прицелиться, Тимур метнулся за угол. Перепрыгивая через ровные ряды кустов, заменяющих ограду вокруг домиков, ломанулся в сторону паркинга.
Сзади сквозь гудение пламени послышался крик Огонька и ответный рев Жердя. Дважды щелкнули выстрелы.
На площадке стояли с десяток машин, в основном джипы, и среди них самый дорогой, самый большой – «хаммер» с включенным двигателем и распахнутой водительской дверцей. Выставив толстую ногу, там сидел Боров и орал в мобильник:
– Костюха, стреляют тут! В доме, где эта сука сталкерская живет!.. Да я без балды, кто стреляет! Я хотел, чтобы ты человека прислал разобраться с этой падлой по-быстрому, а тут… Короче, валю отсюда!
Тимур не знал, чем занимался Боров, но понятно, что дела его вряд ли можно было назвать особо законными. Скорее всего, теперь толстяк решил, что это бравый украинский спецназ явился по его нечестную душу…
Когда беглец выскочил на край паркинга, Вениамин Михайлович опустил телефон и попытался закрыть тяжелю дверь джипа. В длинном прыжке Тимур оказался рядом, схватил вконец ошалевшего Борова за ворот и дернул наружу. Боров завопил, должно быть, с перепугу приняв напавшего на него человека за лихого омоновца, который собирается уложить его мордой на асфальт. Сделав подсечку, Тимур уронил грузное тело – раздался такой звук, будто мешок с картошкой рухнул на землю этажа этак со второго.

Нырнув в «хаммер», он захлопнул дверцу, передвинул рукоять автоматической коробки и вдавил газ. Мотор взревел, будто раненый лев, огромная машина рванулась вперед. Тимур вывернул руль, объезжая другие автомобили, крылом зацепил один, проломил кусты и оказался на бетонке. Она уходила от лагеря в две стороны: к Киеву и через лесные угодья вдоль Днепра, а после вдоль реки Припять к Чернобылю.
В лагере горели огни и кричали люди. На краю бетонки, съехав коляской в канаву, стоял мотоцикл Пацюка с включенной фарой. Хозяин полулежал на сиденье, свесив длинные руки чуть не до земли, – ран не видно, но сразу ясно, что больше ему не суждено гонять по сельским дорогам, развозя письма и бандероли в окрестные деревеньки.
Луч мотоциклетной фары освещал желтый «москвич» с раскрытыми передними дверцами. На нем, что ли, и прибыла неразлучная парочка?
Сзади застрекотал «узи», Тимур оглянулся. Сразу в двух местах с гудением вспыхнуло пламя. Он снизил скорость, пробормотав: «Огонек веселится».
Сквозь треск горящего дерева и крики донесся трубный рев Борова. Потом на краю лагеря возникла тощая фигура Жердя и мимо паркинга устремилась к выезду на бетонку.
Дав задний ход, Тимур миновал мотоцикл с мертвым почтальоном и наехал на «москвич». Со скрежетом спихнув вторую машину в придорожную канаву, он перекинул рукоять. Двигатель снова взревел, и джип рванулся по бетонной дороге прочь от Киева.

Глава 2

Машину надо было бросать. Пришедший в себя Боров разберется в ситуации, кинется к ментам, и те быстро организуют операцию «перехват». Такую приметную тачку, как здоровенный «хаммер», в этих местах найти легко. Да и Жердь с Огоньком, когда вырвутся из лагеря и вытащат «москвич» из канавы, станут его преследовать. Хотя джип они хрен догонят, но надо постоянно помнить, что бандиты болтаются где-то сзади.
Тимур увеличил скорость. По сторонам мелькали деревья, фонарей не было, разметка наполовину стерлась. Эту дорогу он почти не знал, лишь год назад, покинув Зону, один раз проезжал по ней на рейсовом автобусе.
Хотелось курить, а пачка осталась в горящем домике. В свете фар заблестел знак поворота, пришлось слегка притормозить. Тимур раскрыл бардачок, достал маленькую плоскую фляжку, спичечный коробок и трубочку сигаретной бумаги. Приоткрыл коробок, понюхал – так и есть, трава. Не хватало еще, чтобы менты, если остановят его, нашли наркоту в машине! Он слегка опустил стекло – тугой поток холодного воздуха ударил внутрь – и выбросил коробок. Закрыл окно, покопался еще в бардачке, но сигарет не нашел. Миновав крутой поворот, снова увеличил скорость и, когда впереди открылся длинный, свободный от машин прямой участок дороги, переключил фары на дальний свет. Кое-как одной рукой откупорив фляжку, понюхал, скривился, но все же сделал несколько маленьких глотков. После водки дорогой коньяк Борова показался сладким и слабым – дамский напиток, настоящие сталкеры такое не пьют!
Все это время Тимур гнал от себя мысли о том, что делать дальше, но теперь пора было решать. Он покосился на артефакт, который в льющемся от приборной доски свете выглядел как обычный камень. Слизень… что еще за слизень? Никогда не слышал о таком.
Хотя…
Джип вильнул, когда Тимур вдруг вспомнил: это же артефакт «ментала»! Ну точно, именно так говорил Старик тогда в Логове. Правда, очень смутно говорил, нехотя, мямлил и бормотал, будто скрывал что-то, да и времени с тех пор прошло порядочно, потому-то Тимур и не сообразил сразу. «Ментал» порождает «слизни», но очень редко, а поскольку «ментал», по словам Старика, во всей Зоне только один и артефакты эта аномалия почти не создает, а свойства у них какие-то невероятные, то и стоит «слизень» баснословных денег. Курильщик дает за него двадцать тысяч, а более щедрый Сидорович, как уверял Старик, – все двадцать пять, а то и двадцать семь.
Тимур прикинул: при теперешних ценах, когда после очередного мирового кризиса квартиры в столице Самой Независимой Страны планеты снова подешевели, этих денег хватит на двухкомнатную где-нибудь на окраине. А ведь это решает его проблемы! По крайней мере, после увольнения он не превратится в бомжа. В рюкзаке лежат две тысячи евро, накопленные за год, какое-то время можно будет перебиться, потом найти работу…
О чем я думаю? Что бы ни делали дальше Жердь с Огоньком, сейчас в лагерь понаедет милиция, и уже к утру меня начнут искать. Дадут разнарядку, сообщат по постам приметы… В Киев соваться нельзя, надо вообще валить из Незалежной, Украины.
И еще был Стас. Он почему-то прислал Тимуру редчайший, дорогущий артефакт. И назначил встречу в Логове, и написал про какие-то пять дней, после которых все будет кончено.
Что это значит? Стас умрет через пять – то есть теперь уже через четыре, если считать время доставки бандероли, – дней? Черная проказа доконала его? Но почему именно пять, откуда такая точность? Одно понятно: Стасу нужна помощь. Он не просто в опасности – в смертельной опасности, а иначе не отправил бы бандероль с запиской младшему брату, год назад покинувшему Зону.
Тимур ехал, не снижая скорости. Что бы там ни было, он понимал: пора возвращаться. Он тогда бросил Стаса и весь этот год прожил как в бреду, изнывая от чувства противоречия, от понимания того, что все сделал правильно… и, сделав так, предал неизлечимо больного брата. Теперь пора было разрубить узел, который он сам и затянул на своей судьбе.


***

Отмахав сто пятьдесят километров, Тимур свернул на обочину и встал между деревьями так, чтоб фары проезжающих мимо машин не освещали «хаммер». Впрочем, за все время на дороге встретились лишь грохочущий дальнобойщик и еле ползущий трактор с прицепом, нагруженным сеном.
Откинувшись на спинку кресла, Тимур вытянул ноги под горящую разноцветными огоньками приборную панель и для начала проверил рюкзак. Деньги на месте – это главное. Жаль, что не удалось взять сумку, но все основное здесь. Он положил тэтэшник в нишу на внутренней стороне дверцы так, чтобы его было легко выхватить. Некоторое время разбирался с многочисленными приборами и наворотами «хаммера» и в конце концов понял, что прямоугольный экранчик справа от рулевой колонки – электронная карта с GPS-привязкой. Она показала, что до нужного места осталось семьдесят километров. Ехать недалеко, но поднялся он в шесть утра, чтобы провести занятие вместо перепившегося Магарыча, теперь глаза слипались. При необходимости он мог не спать сутки, а то и двое, в Зоне и не такому научишься, да вот только вести машину по ночной дороге в подобном состоянии опасно. Закемаришь на несколько секунд – и очнешься на небесах.
Он сказал себе, что должен проснуться через два часа, заглушил двигатель. Выбравшись наружу, сломал антенну GPS на крыше, чтобы через прибор машину нельзя было найти, снова сел и почти до предела опустил спинку. Погасли все датчики, и стало тихо, лишь ветви деревьев над «хаммером» едва слышно поскрипывали.
Зевая, Тимур взял артефакт. Легкий, будто из пенопласта, поверхность чуть прогибается под пальцами. С виду – ничего необычного, за что тут двадцать пять штук платить, какие свойства у этого «слизня»? И почему, интересно, его так назвали?
Когда, положив артефакт на соседнее сиденье, он поднял руку, в темноте блеснули тончайшие нити – будто липкие волоски, протянувшиеся к пальцам. Блеснули – и пропали, растаяв в воздухе.
У Тимура уже не осталось сил удивляться. Он просто отметил для себя этот факт, а после закрыл глаза и провалился в тихую темноту.

Они встретили его в коридоре на верхнем этаже интерната: три пацана, двое из которых были на голову выше Тимура.
– А знаете, чем пахнет? – спросил Игорюля, преграждая ему путь.
Стояла ночь, за окнами, неравномерно замазанными унылой светло-серой краской, чернело небо с редкими звездами. На третьем этаже по ночам не было воспитателей, хотя тот, что дежурил в коридоре второго, иногда поднимался сюда проверить, все ли спокойно. Но сегодня дежурство Мухи, а он поленится топать наверх по холодной лестнице, где вечно тянет сквозняком.
Отец Игорюли был ментом. Что случилось с матерью, никто не знал, по слухам – давно спилась, отец же решил в одиночку не воспитывать сына и сдал его в интернат, где посещал раз в месяц. Мальчишки завидовали Игорюле: у большинства не было не только матерей, но и отцов, а то и вообще каких-либо родственников… ну вот как у Тимура.
Хотя у него был Стас. Только брат уже давно не показывался.
Интернат находился в небольшом киевском пригороде, и отца Игорюли, полковника, здесь знали все. Он был связан с областной мафией, поэтому его боялся даже Стылый, директор интерната.
И точно так же, как все местные обитатели знали про папашу Игорюли, так же все знали и про то, что старший брат Тимура Шульги подался в Зону.
Тимур проснулся, чтобы сходить в туалет, и не ожидал, что попадется Игорюле и двум его дружкам – толстому тупому Чикатило и коренастому, с не по-детски мускулистыми руками и жилистой шеей Рэмбо. Скорее всего, они караулили его здесь… хотя откуда эти трое могли знать, что он выйдет именно сейчас? Значит, ждали каждую ночь, с тех пор как он в столовой разбил тарелку из-под каши о голову Игорюли, когда тот обозвал Стаса «сталкерской падалью», а после попытался выбить из-под Тимура стул.
Бесплатный государственный интернат – жестокое место. Тимур редко выходил из спальни, где ночевал с еще двенадцатью мальчишками, без кастета, который сделал сам в классной мастерской из железного бруска. Но сейчас он не достал кастет из-под матраца, очень уж в туалет захотелось – успел только натянуть рубашку со спортивками да сунуть ноги в дырявые тапочки.
– Знаете, чем пахнет? – повторил Игорюля.
Отец считал, что главное в воспитании сына – кормить его как на убой, и привозил сало, копченую колбасу, пироги да белый хлеб. У Игорюли было щекастое лоснящееся лицо, жирные губы и маленькие заплывшие глазки.
Чикатило заранее ухмыльнулся шутке вожака. Выражение лица Рэмбо не изменилось – оно у него всегда было слегка безумным, глаза диковато поблескивали. Рэмбо щерился, показывая крупные неровные зубы, сжимал и разжимал кулаки и шумно, с присвистом, дышал.
Игорюля повел в воздухе растопыренными розовыми пальцами.
– Чуете, завоняло в коридоре? Падалью несет. Это мутантский запах, ага.
Чикатило захихикал, хотя в «шутке» было примерно столько же юмора, сколько в этом холодном коридоре, озаренном тусклым светом единственной лампочки под выщербленным потолком в пятнах облезлой штукатурки.
– Дайте пройти. – Тимур шагнул вбок.
– Малыш хочет пи-пи? – просюсюкал Игорюля, а Рэмбо подался вперед, сжав кулаки так, что побелели острые костяшки. От него плеснуло опасностью – вот-вот набросится и сразу впадет в агрессивную истерику. Из этого состояния его могли вывести только несколько сильных затрещин, которые любил отвешивать подопечным воспитатель Муха, либо ночь в карцере.
Тимуру хотелось поежиться – и от холода, и от страха, но показывать свой страх этой троице ни за что нельзя, и он просто молча смотрел на них. Плохо, что нет ни кастета, ни хотя бы палки. Да сейчас бы и кусок обычного плинтуса пригодился! Без оружия Тимур чувствовал себя голым.
– А не хочет малыш дубинкой по попке? – спросил Игорюля, внезапно посерьезнев, и тут же, как по взмаху волшебной палочки, в руках троицы появились короткие дубинки, которые в интернате мастерили из ножек детских табуреток, плотно обматывая их изолентой. – И по шее? И по спине?
– И по ребрам, по ребрам! – захихикал Чикатило, пустив изо рта пузырь. Тупое лицо его стало совсем даунским.
Взгляд Тимура метнулся из стороны в сторону. Голые стены, потертый вишневый линолеум на полу, потолок с лампочкой, окно…
Окно.
Рэмбо не выдержал – Игорюля с Чикатило только шагнули к Тимуру, а он уже бросился вперед, замахиваясь дубинкой.
Тимур прыгнул на подоконник. Не так-то это легко, когда тебе двенадцать лет, но страх придал прыти – и он сиганул, как заяц. Оказавшись сбоку от Рэмбо, который находился ближе всех к окну, скинул с себя расстегнутую рубашку и, вцепившись в концы рукавов, перебросил ему через голову. И рванул что было сил.
Рэмбо повернулся, задев дубинкой оконную раму. Тимур дернул его, и Рэмбо со всей дури вмазался лбом в стекло.
Оно треснуло. Толстая белая линия зигзагом взлетела вверх, нижнюю часть покрыла паутина трещин.
Потом стекло осыпалось, накрыв осколками затылок и шею повалившегося грудью на подоконник Рэмбо. Дубинка упала рядом, присевший Тимур схватил ее и огрел Рэмбо по башке, то есть по осколкам, которые хрустнули, вминаясь в кожу. Потекла кровь.
Закричал Чикатило, свистнула дубинка, и Тимур, выпустив свое оружие, кубарем полетел с подоконника, когда Игорюля ударил его по плечу.
Получилось очень сильно и очень больно. Правая рука онемела, перед глазами заплясали яркие огоньки, они жужжали и все норовили залететь внутрь его головы. Тимур встал, закусив губу, чтобы не кричать. По лицу текли слезы. Игорюля наступал на него, перепуганный Чикатило, наоборот, пятился, Рэмбо пытался подняться, держась за башку, и глухо рычал, как зверь.
Дубинка валялась далеко в стороне, тапочки слетели, когда прыгал на подоконник. Тимур лягнул Рэмбо пяткой в живот. Игорюля замахнулся. С лестницы донесся топот.
Тимур и сам не понял, как это произошло. Он сделал все без обдумывания – повернулся и схватил торчащий из оконной рамы длинный тонкий осколок. Выдрал его из щели, до костей порезав пальцы, и полоснул Игорюлю по щекастому лицу.
Потом жужжащих огоньков стало больше, они набились в голову Тимура и стали носиться там, истошно гудя, и он совсем перестал видеть, а когда огоньки немного схлынули, Рэмбо корчился под окном, Чикатило бежал прочь, а Игорюля с воем пятился, прижимая ладони к окровавленному лицу.
С лестницы выскочили Муха и директор интерната, которого все называли Стылым. То ли фамилия у него была такая, то ли кличка – Тимур не знал. Он выпустил осколок, удивленно поглядел на разрезанные пальцы и перевел взгляд на Стылого. Интересно, что директор делает здесь ночью?
– Он на нас напал!
Стылый схватил Тимура за плечи – правое от этого заболело так, что жужжащих огоньков снова стало больше, – и толкнул к стене. Все звуки были глухими, далекими, будто из-под земли.
– Он на нас напал!
Тимур вдруг понял, что это кричит присевший на корточки Игорюля, и постепенно до него стало доходить, что происходит.
– Мы в туалет шли, звон услышали и сюда повернули, а он как выскочит! На нас бросился!
Тут будто плотину прорвало – звуки стали очень громкими, хлынули лавиной вместе с возмущением и злостью. Тимур закричал:
– Врет! Они первые!..
– Ну ты совсем оборзел, Шульга! – с какой-то даже радостью воскликнул Муха, пытаясь отвести ладони Игорюли от его лица, чтобы увидеть рану. – Посмотрите, Лаврентий Степанович, недавно тарелкой по голове ударил, а теперь вообще до крови исполосовал мальчонку…
– Шульга, как ты мог? – спросил Стылый, наклоняясь к Тимуру. Серое, невыразительное, какое-то пустое лицо его пошло мелкими темными пятнами. – Ты же едва не убил человека. А что с Рамбовским? У него тоже кровь!
Более-менее он пришел в себя только в карцере. Муха так толкнул его в спину, что Тимур растянулся на холодном полу. Из коридора доносился неразборчивый бубнеж Стылого. Муха сзади сказал:
– Конец тебе, сопля. Мы тебя сгноим. Не мы – так отец Игоря закопает за городом.
Он бросил на пол порванную рубашку и пнул Тимура в бок. Дверь захлопнулась, скрежетнул замок. Некоторое время Тимур лежал неподвижно, потом перевернулся. Подтянул к себе рубашку, кое-как накинул на плечи, завязал рукава на груди, чтоб не спадала. Правое плечо вместе с рукой он просто не чувствовал. Сел, попытавшись сложить ноги по-турецки, но накатила такая слабость, что пришлось снова лечь. Его тошнило, он сглатывал и все пытался пошевелить правой рукой, но не получилось. Пахло краской и застоявшейся грязной водой, какой она становится, если после мытья пола несколько дней остается в ведре. Старый карцер в подвале ремонтировали, там потекли трубы, а в этой кладовке, где раньше хранили сломанные швабры с вениками и другую рухлядь, под потолком было пыльное окошко с решеткой. До него не добраться, но хотя бы видно небо.
Оно медленно светлело.

Донесся приглушенный звук мотора. Наверное, это приехал отец Игорюли и сейчас заберет Тимура, чтобы закопать за городом, как обещал Муха.
Он не то заснул, не то впал в забытье. Пришел в себя от возни снаружи. Что-то стукнуло, раздался приглушенный возглас, сквозь толстую дверь донеслось звяканье… Дверь распахнулась, и в кладовку вошел Стас.
Тимур поднялся на дрожащих ногах. В коридоре лежал, держась за голову, Муха, под стеной трясся Стылый, с разбитых губ его текла кровь. Он громко икал, содрогаясь всем телом, и каждый раз изо рта брызгали красные капельки.
Стас схватил Тимура за плечо, и мальчик вскрикнул.
– Извини. – Стас взял его за левую руку и потянул наружу. – Ты как? Сильно побили?
Стасу было семнадцать. Странно выглядел взрослый Стылый, со страхом глядевший на него и пытавшийся вжаться в стену.
Хотя плечо ужасно болело, с появлением брата Тимур повеселел. Замирая от ужаса и восторга, он ногой ткнул ненавистного Муху по ребрам.
– Ты его убил?
– Живой, хотя жаль, – брезгливо бросил Стас и повел брата по коридору мимо икающего директора.
Потом все было как во сне. Стас протащил его мимо старого охранника, который, провожая их диким взглядом, наяривал по телефону (в милицию звонит, решил Тимур, или сразу домой отцу Игорюли), быстро провел через интернатский двор – к грязной двухдверной «Ниве» с разбитым задним стеклом.
Брат что-то говорил, но Тимур почти ничего не понимал: ему опять стало плохо. Все плыло, кружилась голова, хотя боль в плече уменьшилась, но рука вообще не слушалась и болталась, будто резиновый шланг.
Стас помог ему устроиться на сиденье, закрыл дверцу, быстро обойдя машину, сел за баранку и врубил двигатель.
– Я за тобой приехал, – сказал он. – Зашел, они мне стали втирать что-то, я насторожился… Ладно, не важно уже. Едем в Зону.
Тимур молчал, слишком ошалевший, чтобы толком соображать. Стас потянулся захлопнуть дверцу, но передумал и зачем-то сунул руку под куртку.
Мальчик разинул рот, когда брат достал большой черный пистолет. Вернее, это тогда Тимуру оружие показалось очень большим и внушительным, потом-то он понял, что у Стаса был обычный старый ТТ.
В дверях интерната показался дежурный, за ним шатаясь выбрел Муха, следом выскочил Стылый с охотничьим ружьем. В городке у многих имелось подобное оружие, ведь в лесах вокруг можно охотиться, но Тимур понятия не имел, что директор хранит ружье в своем кабинете. Спотыкаясь, Стылый побежал к ним. Перекошенное лицо его было диким, длинный ствол ходил ходуном.
Стас, встав на подножку, трижды выстрелил поверх кузова. Первая пуля пролетела над головой Стылого, и тот рухнул с поребрика, выпустив ружье, которое глухо брякнуло об асфальт. Вторая ударила в дверь между дежурным и Мухой – оба упали, причем Муха перевернул урну и закричал, – а третья пробила окно директорского кабинета на втором этаже.
– Сволочи они все тут, – сказал Стас, снова садясь в машину и пряча пистолет. – Как зверье себя ведут. Не осталось нормальных людей за Периметром.
Он ударил по газам, крутанул руль, и «Нива», дребезжа багажником и кренясь на левый борт, покатила к выезду со двора.
После этого Тимур некоторое время не слишком хорошо понимал происходящее.
Например, он не знал, как Стас провел его через Периметр, лишь позже сообразил, что дядьки в серо-зеленом были военными, которым старший брат дал взятку, чтобы их пропустили.
Не знал, что двухэтажный бревенчатый домик с пристройками на краю заброшенного городка называют «Сундуком» и что здесь часто останавливаются сталкеры перед дорогой в глубокую Зону. Только гораздо позже он понял, чем псевдособака отличается от обычного пса и почему, услышав рокот вертолета над головой, надо побыстрее прятаться.
И лишь попав в небольшой лагерь на краю Свалки, он начал постепенно осознавать, где оказался и какая жизнь ему теперь предстоит – жизнь сталкера.


***

Поначалу Тимуру казалось, что все происходит наяву, он опять двенадцатилетний и заново переживает ту ночь в интернате, поездку в Зону, начало сталкерской жизни. А потом он понял: это сон, просто сон… …который вдруг стал темным коридором – и сознание Тимура устремилось по нему. Коридор извивался, будто огромный червь, впереди было пятно света, оно расширялось. Стенки коридора стали вязкими и сузились, не пуская Тимура дальше, затягивая в себя, опутывая липкими волокнами, но он вырвался и влетел внутрь светового пятна, где ему открылась Зона.
Но не та, привычная, которую он знал раньше. Более мшистая, корявая, деревья здесь росли гуще, тяжелые еловые лапы провисали до земли, кривые ветви чернели на фоне ярко-синего – слишком яркого и слишком синего, какого-то неживого – неба. Ручьи глухо шумели в лесных чащах, таинственно, странно мерцали аномалии, и гулко лопались пузыри в болотах. От Свалки расползалось облако ядовитых серых миазм, что-то светилось посреди Темной долины, по улицам Припяти и Луганска бродили тусклые тени.
Эта Зона была населена, и в то же время в ней не было никого. Тимур увидел ее сверху, затем опустился и полетел между деревьями.
Он стал незримым облачком, сознанием без тела, хотя существа, населявшие Другую Зону, ощущали его присутствие: они расходились, разбегались и расползались в разные стороны, чтобы не попасться ему на глаза, и как он ни крутился, как ни пытался заметить хоть кого-то из них, они исчезали – лишь гротескные тени скользили по деревьям и земле.
А потом впереди возник силуэт, который не пытался спрятаться. Тимур устремился к нему и понял, что это Стас.
Брат шел прочь, а когда Тимур подлетел ближе, оглянувшись, на ходу махнул рукой.
Тимур хотел окликнуть его, предупредить, что это он, Шульга-младший, просто теперь невидимый, прилетел в Другую Зону, но не смог издать ни звука.
Стас снова оглянулся. И беззвучно произнес:
«Ты знаешь, где мы находимся?»
«В Другой Зоне», – откликнулся Тимур «Можно сказать и так. Но это только одна из ее частей».
«А сколько их всего?»
«Есть еще две. Все части надо сложить вместе».
«Зачем? Где мы на самом деле? Во сне?»
«Это не сон, Тим. Вернее… и сон тоже, но только отчасти».
«Я не понимаю. Так ты хочешь сложить три части этой Зоны? Что это значит? И зачем?»
Стас уходил все дальше между деревьями, они будто расступались перед ним и смыкались позади, и Тимур летел следом. – «Чтобы найти путь к «менталу».
«Опять «ментал»! – беззвучно закричал Тимур. – Ты все еще надеешься, что он вылечит тебя?»
«Я не надеюсь, – возразил Стас. – Я знаю. Путь я смогу найти через эту Зону. Но только если ты добудешь две другие ее части. Так ты понял, где находишься? Мы в…»
И после этого все закончилось.

Глава 3

«Хаммер» он спрятал в большом овраге недалеко от дороги, когда до города осталось меньше километра. В багажнике лежала сумка со шмотками, Тимур надел зеленую куртку – она оказалась по росту, но слишком широкая – и кроссовки «адидас». Моросил дождик, пришлось накинуть на голову капюшон. Если городская милиция уже получила наводку, то какое описание им дали? Парень в джинсах, футболке и кедах на «хаммере». А так его труднее будет узнать.
Сунув пистолет за пояс, а завернутый в зеленуху артефакт в карман куртки, забросав машину ветками, Тимур пошел через лес, стараясь не приближаться к дороге. Весь путь до городка он думал про артефакт и свое ночное видение. Что это было? Просто сон? Слишком уж отличались две его части. Первая половина про интернат – вроде обычного воспоминания о прошлом, о важном событии, навсегда запечатлевшемся в памяти. Но вторая, когда он пролетел сквозь темный туннель к пятну света, оказавшемуся Другой Зоной… Через нее Стас искал дорогу к «менталу» – это было единственное, что Тимур понял точно.
Он миновал крайние дома и углубился в город. Часто оглядывался, но желтого «Москвича» видно не было.
На улицах стояла тишина, прохожие встречались редко: воскресенье, все дрыхнут. Тимур прошел три квартала и очутился на бульваре перед гостиницей «Хобот кровососа», невзрачным трехэтажным зданием, вокруг которого стояли несколько джипов с противотуманными фарами, длинными антеннами и листами брони на корпусе. Интересно, какие взятки хозяева гостиницы платят местной администрации и милиции? А может, здешнее начальство в доле? Или оно и владеет заведением?
Подходя к гостинице, Тимур внимательно оглядел бульвар. Там стоял только потрепанный «жигуль», хотя стоянка перед «Хоботом» почти вся была занята. По небу ползли облака, тени и пятна света плыли через бульвар. На лавочке спал пьяница, рядом дети играли в футбол. Ничего подозрительного. Тимур пересек паркинг, и тут из двери гостиницы выскочила рыжая девушка с большой сумкой в руках. Он остановился.
Нервно оглянувшись, рыжая поспешила к «Жигулям». Почти бегом пересекла бульвар; распахнув дверцу машины, упала на водительское сиденье. Загудел мотор, «Жигули» поехали. Тимур наблюдал. Из гостиницы больше никто не показывался.
Стекло в передней дверце со стороны пассажира опустилось, наружу высунулся ствол. Кажется, АК, хотя трудно разобрать. Он нацелился в сторону гостиничных дверей.
«Жигули» пронеслись через бульвар и нырнули за поворот. Стих гул двигателя, и тогда из гостиницы вывалились трое: карлик в смешном костюмчике, белой рубашке и галстучке, квадратный мужик и еще один, вооруженный телескопической дубинкой, весь в джинсе, с остроконечной бородкой и мохнатыми бровями.
Они выскочили на проезжую часть, вертя головами. Охранник поднял руку к уху, но шум отъезжающих «Жигулей» уже стих, невозможно было определить, куда они укатили. Пока джинсовый с охранником, державшим правую руку под пиджаком, переминались с ноги на ногу, карлик обернулся и заметил Тимура.
– Эй, паренек, тут одна рыжая стерва только что выбежала, – заговорил коротышка, направляясь к нему. – Куда она…
– Привет, Карл, – перебил Тимур.
– Привет, – вяло удивился карлик. – Ты кто?.. А, ну да! Так что, видел ее?
– Видел. Она в тачку села и уехала.
– В тачку?!
Охранник с джинсовым подошли к ним.
– Ну всё! – Карл махнул рукой. – Если Катька на машине… Черт! – Он топнул кривой ножкой.
– Так что, может, погоню организовать? – деловито спросил охранник.
Джинсовый сложил и сунул в карман дубинку.
– Нет, Иван, возвращайся на пост.
Плюнув, он ушел вслед за охранником в гостиницу, и карлик зашагал за ними, но Тимур окликнул его, догнав в дверях:
– Карл, дело есть.
Тот отмахнулся:
– Не до тебя сейчас.
– Что значит – не до меня? – возмутился Тимур. – Слышь, барыга, ты с кем говоришь?
Он схватил Карла за плечо и заставил остановиться, не обращая внимания на охранника, который посреди холла повернулся к ним.
– К тебе сталкер по делу пришел. Не до меня тебе станет после того, как я уйду.
Карл открыл было рот, и Тимур уже собрался врезать по маленькому некрасивому личику – потому что хорошо знал, что такие вещи спускать нельзя, и не важно, сколько тебе лет, если ты сразу покажешь, что на тебе можно ездить, то на тебе все и станут ездить, – но Карл поглядел на него и рот закрыл. Он понимал не хуже Тимура: есть определенные законы и правила, он не может просто так отшить сталкера, как минимум должен передать его другому продавцу снаряги, как максимум – обслужить сам.
– Так что ты хочешь, Шульга? – смирился он.
Обычно для подобных разговоров использовали зал на цокольном этаже, но они поговорили прямо в подсобке, которую хозяева гостиницы выделили Карлу для ведения дел с клиентами.
Тимур в результате расстался с тысячей четырьмястами евро, зато стал владельцем комбеза, армейских ботинок, крепкой брезентовой куртки, трех магазинов и жестянки с тридцатью патронами для ТТ, легкого спального мешка, ножа, перочинного ножика, спичек, консервов, пачки сухарей, пачки соли, пяти пачек сигарет, ну и прочей необходимой в дороге мелочовки. Даже на самый дешевый костюм с антирадиационным покрытием, на детектор аномалий и прочие штучки денег у него не хватало, но он надеялся дойти до Логова и без них – в конце концов, не так уж оно и далеко от Периметра.
– Что нового в Зоне? – спросил он у Карла. – Есть закурить?
Тому явно было не до разговоров.
– Не курю, а в Зоне всегда что-то новое, – пробурчал карлик, присаживаясь на ящик с оружием и пересчитывая купюры. – Ушлый копыта откинул. «Долг» снял лагерь с южных болот. Военные укрепляют Периметр. Опанас с Михаилом пропали…
– А это не сестра Опанаса была? – сообразил Тимур, которому сбежавшая из гостиницы рыжая показалась знакомой. – Эта, как ее…
– Катька, – кивнул Карл. – Она, блин!
– Что вы с ней не поделили?
– Не твое дело. – Сунув деньги в карман, карлик слез с ящика. – Все купил? Вали.
– Подожди. Как теперь из этого района за Периметр пройти? Сержант Левкин еще работает, через него можно? Или бригада Лохматого?
– Слушай, Шульга, я тебе не нанимался проводником служить! – отрезал карлик. – И докладывать тебе что к чему – тоже! Все, пошли отсюда…
Он шагнул к двери, но Тимур придержал его за плечо.
– Стой, Карл. Я тебе скажу, где «хаммер» заныкан.
– Чё? – удивился карлик.
Тимур пояснил:
– Он угнанный, и его уже ищут. Но если прямо сейчас туда людей привести да разобрать – заработаешь на запчастях до десяти штук, а то и больше.
– «Хаммер»? – недоверчиво повторил Карл.
– Пробег меньше тридцати тысяч, в хорошем состоянии.
– И он заныкан?
– В лесу возле города. Я его угнал, чтобы сюда доехать, ну и припрятал. Расскажи, как в Зону из этого района теперь входят, а лучше конкретную наводку дай – и тачка твоя.
Карл поломался для виду, но по глазам было видно, что барыгу одолела алчность. В конце концов он достал мобильник и стал звонить кому-то прямо из кладовки. Переговорив с несколькими людьми, сказал:
– Имей в виду, Шульга, в Зону стало трудно попасть. Лохматый со своими исчез куда-то, Левкина тоже больше нет. Народ через Дидятки идет, ну или на свой страх и риск прям через контрольную полосу. Опасно, сам понимаешь. А в этом районе сейчас только Индеец водит.
– Кто такой? – удивился Тимур. – Не слышал.
– Так тебя сколько не было? Год? А он новенький. Работает в НИИЧАЗе. Знаешь про эту контору? Совсем недавно объявилась, а уже филиалы и за Периметром, и снаружи. Крутая, артефакты у сталкеров официально скупает, ни с кем не считается, даже вояки с ней дружат. Так вот Индеец, если кому в Зону надо, провозит его в институтской машине. Сегодня у него поездка. Берет пятьсот баксов с клиента. Есть у тебя столько?
– Найдется.
– Тогда наружу давай, я тебе направление к НИИЧАЗу покажу и расскажу, что к чему.
Через гостиничный бар, просторный холл, где дежурил тот же квадратный охранник, они вышли на бульвар. Близился полдень, народу на улицах стало больше. Пьяный все так же спал на скамейке, трое пацанов гоняли мяч.
– Значит, в ту сторону чешешь, – Карл показал вдоль бульвара. – Как он закончится, сразу налево по Приречной, проходишь ее до конца и попадаешь к машинному двору. Его надо обойти по часовой стрелке, с Другой стороны увидишь пруд, а за ним дорога идет прямиком к воротам НИИЧАЗа. Но ты на нее не суйся, а пройди вдоль дороги левее, за кустами, и сверни в обход ограды этого института. Ограда там высокая, бетонная и с колючкой. В ней…
Он еще некоторое время говорил, а Тимур внимательно слушал, пока из-за угла не донесся шум и прохожие не начали оглядываться. Источник шума быстро приближался. Еще не видя его, Тимур попятился, расстегивая куртку, и поправил лямки рюкзака на плечах.
– Это что за хрень… – начал Карл, и тут на бульвар вылетел желтый «Москвич».
Багажника не было, крыша продавлена, передняя фара разбита – тачка казалась одноглазой.
За ней мчались ревущий сиреной «уазик» и легковушка с мигалкой. Они догоняли. Тимур попятился к дверям гостиницы, соображая, что лучше: бежать или замереть?
Из окна водительской дверцы высунулся Жердь, отвел назад длинную руку с АК и открыл огонь. Из «уазика» тоже выстрелили, заднее стекло «Москвича» осыпалось.

На асфальт позади него упала бутылка с горящим горлышком. Она взорвалась прямо перед «уазиком», тот вильнул и врезался в дерево, а в багажник ему въехала легковушка.
Но и «Москвичу» не повезло. С газона на проезжую часть выкатился футбольный мяч, запущенный кем-то из мальчишек – прямо под колеса. Он лопнул с оглушительным хлопком, и звук этот будто швырнул машину в сторону. Она качнулась, вильнув сильнее, чем до того тачка ментов, и вдруг оказалось, что «Москвич» мчится прямо на Карла с Тимуром. Заскрежетали тормоза, карлик метнулся вдоль стены, Тимур прыгнул в раскрытые двери, а следом вломился «Москвич».
Он пробил стену. Отбежавший почти на середину холла Тимур увидел дикие, искаженные лица Жердя и Огонька. Поджигатель тыкал в него пальцем сквозь потрескавшееся лобовое стекло. Машина встала, и Жердь полез под баранку за автоматом, который уронил во время столкновения. Тимур, опомнившись, рванул пистолет из-за ремня и дважды выстрелил в них. Он так и не понял, попал или нет, – развернулся и бросился прочь через холл. Миновал бар, грудью распахнув дверь, промчался через кухню, слыша за спиной крики и отдаленную трель милицейского свистка, пробежал два коридора, свернул и уткнулся в большое окно, выводящее на задний двор. Тяжело дыша, распахнул ставни и вылез наружу. Дальше был заставленный ящиками двор, изгородь, а за ней – незнакомые переулки и улочки, по которым он поспешил в сторону НИИЧАЗа.


***

Филин не любил визиты к Седому, как и самого директора института. Хотя директора ли? Может, Седой – глава охраны или занимает другую важную должность? Бандит этого не знал, да оно ему и не было нужно. Знал он одно: Седой хорошо платит, требователен и не прощает ошибок. Вот, например, бригада Отмычки. Были люди – и не стало людей. Пятеро здоровых, хорошо знавших Зону мужиков во главе со своим хитрющим вожаком, тертым-перетертым Отмычкой, взяли да исчезли в один распрекрасный день. Или ночь. Так сказать, вышли из пункта А, но не прибыли в пункт Б, хотя и в пункт А тоже не вернулись. Равно как и в любое другое из известных мест Зоны. Растворились, канули, пропали. Может, конечно, это и совпадение, может, их стая псевдопсов растерзала, затоптал псевдогигант-шатун или увел контролер, да только не верил Филин в такие совпадения, ведь пропали они почти сразу после того, как Отмычка повздорил с Седым, не выполнив задание и зажилив полученный на покупку снаряги с боеприпасом аванс.
В общем, Филин старался не расстраивать Седого и поэтому, когда тот вызвал его к себе, немедленно выехал за Периметр из схрона банды («отряда», как он любил называть своих людей). Благо полученное от Седого удостоверение внештатного полевого сотрудника НИИЧАЗа позволяло без проблем курсировать в обе стороны через границу Зоны.
Хотя Филин ну очень не любил покидать ее. Он будто питался ее воздухом – в Зоне он расцветал, становился сильнее и резче, даже с виду казался крупнее, а за Периметром как-то скукоживался, бледнел и еще отчего-то постоянно мерз, приходилось напяливать на себя кучу шмоток.
Кличку бандит получил по самой простой причине: этот невысокий черноволосый человек и вправду напоминал лесного филина. У него была крепкая шея, крепкие короткие ручки и покатые плечи борца, а также большие, слегка выпуклые глаза и темные круги под ними. А еще глухой ухающий голос. Он любил выпить и, будучи пьян, легко впадал в ярость. А еще он был умным и дальновидным – именно по этой причине его банда до сих пор существовала. Ну и кроме того, Филин буквально до смерти любил деньги и имел с десяток тайников по всей Зоне, где хранил сбережения. В отличие от многих сталкеров, бандитов или мародеров он не желал, подкопив деньжат, покинуть Зону и прикупить домик с небольшим бизнесом где-нибудь снаружи – нет, он хотел остаться здесь и зажить так же, как жил один из самых крутых местных деляг, то есть Слон. Организовать постоянный лагерь, хорошо укрепленный, чтоб никакой долговский патруль туда не сунулся, закорешиться с военными, от которых поиметь надежную «крышу», отправлять экспедиции в глубь Зоны, перепродавать артефакты… В общем, обзавестись настоящим хозяйством.
Главарь банды скосил большие темные глаза на охранника, стоящего слева от дверей кабинета, потом на стоящего справа. Парни – коротко стриженные, в серых костюмчиках и с мордами кирпичом – очень походили друг на друга, только у первого на щеке был тонкий шрам, а у второго сквозь редкие волосы проглядывала загорелая кожа. Шрам и Лысый – так окрестил их про себя Филин. Ишь ты, даже при галстуках! Он уже много лет не видел людей в галстуках. Ну разве что в этом здании, куда стал захаживать в последние месяцы, после того как люди из института вышли на него.
В отделанной дубовыми панелями приемной перед кабинетом Седого не было ничего, кроме трех стульев. И двух дверей – через одну Филин вошел, другая вела в кабинет. Вот если бы на ней имелась табличка, он смог бы узнать, какую должность в НИИЧАЗе занимает Седой, но табличка отсутствовала.
В этой комнате чуждый изящества Филин в своих заляпанных грязью кирзаках, ватных штанах, телогрейке и шерстяной шапочке, которую он комкал в руках, чувствовал себя как медведь в опере. Причем он знал, что в кабинете контраст усилится.
Он плотнее запахнул телогрейку, стараясь унять озноб. Холодно! Сейчас бы стакан водки, кусок хорошо зажаренного на костре мяса… и еще стакан. Снаружи только водка могла его согреть.
Приглушенный звонок заставил Шрама отлепиться от стены. Приоткрыв дверь, он сунул в проем голову, выслушал, что ему сказали, распахнул дверь шире и жестом велел Филину войти.
Лысый в это время не спускал с бандита пристального взгляда, будто ждал, что тот выхватит из-под телогрейки гранату и метнет в комнату. Хотя гостя обыскали, перед тем как впустить, и все его оружие сложили на столике в коридоре.
Филин встал, прошел мимо охранников и шагнул в кабинет.
Это было самое чистое помещение, которое бандиту доводилось видеть в жизни. Сколько он помнил, здесь всегда было так. Мебель сверкала лаком, на широком столе – ни пылинки, бумаги разложены в идеальном порядке. Да и сам Седой – высокий, статный, в дорогом костюме, белоснежной рубашке и полосатом галстуке, с породистым лицом и белыми как снег волосами – тоже сверкал нечеловеческой чистотой. «Наверное, по пять разов на дню морду с мылом драит», – подумал Филин неприязненно.
Хозяин кабинета сидел, расправив плечи и поставив локти на стол, упираясь подбородком в сплетенные пальцы, в упор смотрел на гостя.
Не дожидаясь приглашения, тот пересек кабинет и сел на стул.
Догадывается, понял он. Догадывается, гад! Ну все, пропал Филин. Или удастся выкрутиться?
Седой молчал, и он заговорил первым:
– Мы уже к поискам приступили, все на мази. Известно, кто твоего человека завалил.
Филин поерзал на твердом стуле, устраиваясь поудобнее. Специально, что ли, этот хлыщ такой неудобный стул для посетителей держит, чтоб они чувствовали себя неуверенно?
Седой соизволил разомкнуть губы:
– Рассказывай.
Филин положил ногу на ногу, сгорбился и обхватил себя за колено.
– Я послал людей, они потолковали со знакомцами, в баре покрутились, напоили кое-кого… Короче, Шепелявого грохнули на подходе к Сидоровичу. Грохнули и сняли с него контейнер, где был «слизень».
– Забрали только его?
– В смысле? Контейнер забрали, а в нем три артефакта. Два дешевых, а третий – твой. Кроме контейнера, ничего не взяли.
– Значит, охотились именно за «слизнем».
– Ну да, я ж говорю: мы всё вычислили. Это Стас Шульга сделал.
Филин мысленно распрощался с артефактом, который надеялся заполучить руками Шульги и перепродать Седому: он не хотел портить отношения с всемогущим НИИЧАЗом даже ради такого куша. Себе дороже. «Слизень», конечно, стоит так, будто из золота отлит, но потом исчезнешь, как тот Отмычка… Короче, лучше теперь помочь Седому артефакт вернуть, раз уж подлец Шульга, завалив Шепелявого, решил «слизень» себе оставить и смылся.
Или все же не лучше? Ведь двадцать пять штук! Хотя Седой за него небось и все тридцать отвалит, если его прижать. Филин очень любил деньги – и мучился несказанно.
– Шульга работал на тебя, – как обвинение бросил Седой.
И откуда он все знает? Ведь, кажется, сиднем сидит в своем кабинете (Филин никогда не видел Седого вне этой комнаты, хозяин был будто встроен в нее, являлся неотъемлемой ее частью, как элемент мебельного набора или вмонтированный в стенку телеэкран) – и при этом всегда в курсе всех дел. Как? Сколько у него осведомителей, сколько людей работает в Зоне на НИИЧАЗ – вроде бы недавно возникший, но стремительно набиравший силу – и лично на этого человека?
Так подумал Филин, а вслух сказал:
– Шульга в моем отряде не состоял. Он, ну… наемник, короче. Долг старый отрабатывал.
– За тот долг ты и принудил его ограбить Шепелявого.
Филин качнул головой:
– Шульга болен сильно. Черная проказа, так эту болячку называют.
– Разновидность рака.
– Может, и рака, – согласился Филин. – Он уже при смерти почти, стал бы я его на такое дело отправлять, ты меня совсем за дурня держишь, что ли? Стас думал, что артефакт его к «менталу» приведет, а ментал от проказы, то есть от рака излечит.
– «Ментал», – повторил Седой, и глаза его блеснули. Филин знал: аномалия – то, что Седой хочет получить больше всего на свете.
– Я б, если бы задумал тебя кинуть, других бы на такое послал, – уверенно продолжал гость. – Не одного и здоровых. Подготовил бы все толком, организовал, засаду нормальную поставил… Артефакт твой уже у меня был бы.
– А теперь он где?
Филин потер холодные ладони.
– У Шульги-младшего. Старший его бандеролью через Службу Прыгуна на большую землю отправил.
Службой Прыгуна называли неофициальную контору, созданную одним бывшим сталкером, по доставке корреспонденции из Зоны наружу и обратно.
Седой подался вперед:
– Дальше что?
– Я своих людей следом послал. Они на младшего Шульгу вышли, а теперь…
Закурлыкал мобильный Филина, и он вздрогнул, выругавшись про себя. Ведь сколько раз говорил себе сменить звонок – это ж элементарно ваще! – да так и не сподобился…
Мобильник надрывался пронзительно и нагло где-то в недрах филинской одежды, под всеми телогрейками, жилетками и рубахами, которые он напяливал, отправляясь за Периметр. Пришлось расстегиваться, долго копаться в них, встав со стула, а Седой смотрел неподвижно, и во взгляде этом чудилось молчаливое презрение. Филин чувствовал себя как провинившийся школьник в кабинете директора. Это злило, очень злило. И самое плохое, что бандит не мог ни на ком сорвать злость.
Наконец он откопал большую трубку, изогнутую и черную, с длинным штырьком антенны, нажал на кнопку и поднес к уху. Сел и сказал:
– Ну?

Из трубки полился дребезжащий голос, и темные брови над выпуклыми глазами поползли вверх. Некоторое время Филин слушал, потом ухнул: – Подожди. – Поднял голову и добавил громче, но так же глухо: – Мои люди звонят. Говорят, Шульга-младший в гостинице, в этом… «Кровососе». Был, теперь побежал куда-то. Артефакт у него. И мои там, въехали в эту гостиницу на тачке, когда от ментов мотали, теперь в подсобке прячутся.
Филин удивленно замолчал, потому что Седой вдруг поднялся. Кажется, он ни разу до сих пор при госте не вставал из-за стола.
– Хозяева этого города – местная милиция! – угрожающе заговорил Седой. – Гостиница тоже под ними. Они имеют с нее деньги, и стукачи их там сидят. Если они захватят «слизень» – я отправлю тебя в мои лаборатории на опыты, Филин!
Бандит качнул головой – угроза не испугала, а только еще больше разозлила его.
– Ты меня не пугай, Седой. Артефакт у младшего Шульги, а тот где-то в городе. Щас мои люди из гостиницы выберутся и…
– Сколько их?
– Двое.
– Машина у них угнанная?
– Да. Но угнали в другом месте и номера новые повесили.
– Все равно они уже засветились перед милицией. Так… – Седой задумался ненадолго, протянул руку к углу стола и нажал на невидимую кнопку.
Раздался звонок, и в дверь за спиной Филина просунулся Лысый.
– Владлен, четыре машины во двор. – приказал Седой. – В каждую по трое людей. Филин, поедешь с ними. Скажи своим, чтобы выбирались из гостиницы и ждали справа от ворот машинного двора. Но чтоб милиционеров за собой не привели! Дальше едете вместе и будете этого Шульгу высматривать на улицах. Если он еще из города не сбежал или его милиция не схватила.

Глава 4

Тимур нащупал широкую доску, основательно засыпанную землей, на которой проросла трава, и с натугой оттянул ее в сторону. Он сидел на корточках в кустах под бетонной стеной НИИЧАЗа. Высокая и с колючкой поверху – через нее не перебраться, но чтобы попасть внутрь, кто-то сделал этот лаз. Может, сам Индеец?
Под доской открылся уходящий наискось вниз широкий бетонный желоб – часть старого дренажа. Дальше он становился трубой. Тимур сел на краю, спустив ноги, и стащил рюкзак со спины. Снова просунул руки в лямки, но теперь так, чтобы рюкзак оказался на животе, застегнул куртку на все пуговицы, лег на спину и пополз.
Спустя пару минут, измазанный землей, весь в паутине, он выбрался из расселины в дальнем, заросшем лопухами и колючими кустами углу институтского двора. Отряхнувшись, прошел через заросли и встал за деревом.
Здесь начинался самый опасный отрезок пути, который Карл почти не описал: «москвич» бандитов помешал. Хорошо хоть успел сказать, где найти Индейца.
Он посмотрел на часы: десять минут второго. Надо спешить – по словам карлика, Индеец обычно выезжает в районе двух.
Вот только спешить ну никак не получается: впереди слишком много людей.
Центральное здание института, куб из стекла и бетона с рядом дверей, высилось посередине большого двора. Хотя какой там двор – скорее микрорайон, обнесенный бетонной оградой. Вокруг куба стояли длинные приземистые ангары, между ними тянулись аккуратные дорожки, обсаженные рядами декоративных кустов. Далеко справа гаражи, слева – ворота и большой пост охраны перед ними. С той стороны иногда доносилось ворчание собак или лай, прерываемый окриком охранника, который выглядывал из будки.
По дорожкам сновали люди, заходили в ангар, появлялись из дверей главного корпуса или исчезали в них. Тимур засек время и в течение одной минуты насчитал аж девять одетых в пятнисто-зеленую форму охранников, прошедших через двор в разных направлениях.
Наверняка они срисуют его, пока будет идти к гаражам. Прячась за деревом, он оглядел себя, еще раз отряхнулся. Нет, даже если бросить в кустах рюкзак, не пропустят – прикид слишком отличается от одежды работников института. К тому же очень уж он молодой. Тимур снова присел. Что делать? Индеец выедет меньше чем через час, но до гаражей никак не добраться при таком количестве охраны во дворе. Остается ждать, пока ее станет меньше… Когда это будет, ближе к вечеру? Ночью здесь наверняка включат прожекторы, а могут и собак выпустить. Хотя если в институте есть ночные смены, то псов оставят на цепях. В конце концов ему так или иначе удастся пролезть к гаражам, но что потом? Индеец уедет, значит, надо будет дожидаться его возвращения, а когда ему в следующий раз выпишут командировку в Зону? Через два дня, через неделю? Карл сказал, что частота поездок Индейца непредсказуема. А время идет – и если, судя по дате, вчера до указанного Стасом срока оставалось четыре дня, то сегодня уже три, а вернее, три с половиной, ведь в записке было сказано про ночь…
Знать бы еще, что это за срок.
Раздались громкие голоса. Из центрального здания быстро вышли двое в одинаковых серых костюмах и заспешили к гаражам. Один на ходу достал мини-рацию из-под пиджака, поднес к уху.
Когда они исчезли среди гаражей, следом со всех сторон заспешили охранники. Шесть, семь, восемь… Тимур насчитал десять человек.
Потом он тихо выругался, увидев Филина.
Плотную низкорослую фигуру с большой головой и короткими конечностями невозможно было перепутать. Бандит за охраной не пошел – оглядевшись, неторопливо направился к охранному посту перед воротами.
Из-за гаражей выкатили четыре одинаковых джипа «Патриот-Люкс» такого же цвета, что и форма охранников. Окна тонированные, кто внутри – не видать, но Тимур был уверен, что там сидят именно они.
Джипы подкатили к воротам, первый притормозил, раскрылась задняя дверца, и Филин забрался внутрь. Из будки вышел дежурный, железные створки ползли в стороны. Когда «патриоты» уехали, ворота сразу закрылись.
Тимур засек время и стал считать. За минуту всего два охранника пересекли двор, и он решил, что надо действовать, пока не вернулись машины. Наверняка вся эта суета как-то связана с ним, с артефактом в его кармане и уж точно – с двумя бандитами Филина. Что главарь банды делает в официальном государственном институте? Или это не государственный институт? Как вообще расшифровывается его название? ЧАЗ… что за ЧАЗ такой?
Тимур поправил рюкзак, вышел из-за дерева и быстро зашагал к гаражам, стараясь выглядеть спокойным, даже беззаботным, и при этом рыская взглядом из стороны в сторону. ЧАЗ… Чернобыльские Автоматические Зомби? Черная Академия Зануд?
Он вышел на дорожку из плит и свернул влево, когда впереди за кустами мелькнула форма охранника. Еще раз повернул – теперь центральное здание осталось за спиной, а гаражи были прямо впереди, – миновал пару спешащих куда-то с кучей папок девушек в строгих брючных костюмах, двух негромко переговаривающихся мужчин с портфелями и бейджиками на лацканах, трех мужиков в рабочей одежде, волочащих к ангарам большой агрегат научного вида.
– Паренек, помоги! – окликнул один. – Слышь, ты, с рюкзаком…
Тимур покачал головой и с виноватой улыбкой развел руками, а потом ткнул пальцем в сторону гаражей, показывая, что спешит. Позвавший его рабочий отвернулся… но не охранник, который, как оказалось, с соседней дорожки наблюдал за ними. Он не то чтобы пристально, но достаточно внимательно глядел на Тимура. На боку его висела черная кобура.
Тимур зашагал дальше, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Взгляд охранника жег спину, а вернее – рюкзак на спине. Там уже, наверное, дырка в ткани, над ней поднимается струйка дыма… Тимуру даже почудилось, что повеяло паленым брезентом. Если охранник со жгучим взглядом окликнет его – что делать? Ни убегать нельзя, ни к нему подойти, потому что он сразу спросит документы. Придется вырубать охранника и бежать назад к дренажу, а потом идти аж до Дитяток, рискуя в любой момент, что на него наткнутся часто разъезжающие у Периметра милицейские, а то и омоновские патрули.
Но охранник так и не окликнул его, и Тимур, миновав ангары, очутился у гаражей.
Одинаковые железные коробки стояли пятью длинными рядами – много же техники у НИИЧАЗа. Здесь уж был другой, более привычный мир, полный запахов машинного масла и бензина, лязга гаечных ключей, рокота двигателей, стука, шипения и гудков. Тимур прошел вдоль эстакады, на которой стоял грузовичок без кабины, а под днищем ругались два механика в грязных комбезах, мимо железной будки, под которой на корточках сидел, смоля папиросу, старик в фартуке, с метлой в руке, и за будкой свернул вправо, как говорил Карл.
Здесь было чище и тише. Длинный гараж протянулся вдоль бетонной ограды, в трех боксах виднелись передки черных микроавтобусов с цепями на колесах и торчащими далеко вперед щупами датчиков аномалий. Две машины стояли в глубине гаража, одна, с раскрытыми дверцами, наполовину снаружи. Крышка багажника откинута, коренастый парень лет двадцати пяти запихивал внутрь железный ящик. Он был в синих джинсах, кожаной рубашке с бахромой на рукавах, лихо заломленной на затылок выцветшей полотняной кепочке, из-под которой свисали длинные толстые дреды с вплетенными в них зелеными и желтыми шнурками, и остроносых сапогах-«ка-заках» со шпорами. На запястье браслет из раскрашенных деревянных шариков, на шее шнурок с кожаным мешочком, расшитым бисером. Тимур огляделся и быстро подошел к нему.
– Привет, Индеец, – тихо начал он.
Парень вздрогнул, едва не выронив ящик, и Тимуру пришлось придержать его за край.
– Большой Маврикий! – воскликнул водитель. – Откуда погоняло мое знаешь?!
– Карл сказал, – пояснил Тимур. – Мне надо в Зону, Индеец. Плачу евро. Куда прятаться?
– Карл? – Индеец огляделся. – Вот же ошибка природы! В гараж ты как попал? Ко мне клиенты в баре в городе подваливают, а не здесь… Ты кто такой вообще? Тебе не в Зону, а в школу надо! Вали отсюда, вон пиплы идут!
– Да ладно, не трясись, – примирительно сказал Тимур, скидывая рюкзак в багажник. – Меня никто не видел. Я же сказал: заплачу как положено, смотри…
Он полез во внутренний карман куртки за деньгами, а Индеец зашептал:
– Прячься! Вниз, под тачку!
Раздались голоса и тяжелые шаги. Тимур присел. Индеец уперся ему в спину каблуком, шепча:
– Лезь, не тормози!
Тимур улегся плашмя, залез под микроавтобус, перевернулся на спину и раздвинул ноги, когда Индеец пихнул между ними рюкзак.
– Тяжелое, сволочь… – донеслось снаружи. – Рас-тафарыч, помогай!
– Сами грузите, пиплы, я и так ящики таскаю, – ответил Индеец.
Раздался лязг. Тимур скосил глаза – ноги в остроносых сапогах удалились в глубь гаража, на их месте возникли три пары других, две – в рабочих ботинках и грубых штанах, третья в туфлях и брюках. Они топтались на одном месте, сверху доносилось сопение.
– Лаборант, куда ставить?
– Я знаю? Растафарыч, куда этот короб? – Голос, судя по всему, принадлежал обладателю туфель и брюк.
– В багажник, куда еще, – раздалось в глубине гаража.
– В багажнике уже ящики для образцов, а это дорогой прибор, его в салон надо. А ты зачем на лестницу полез?
– Да люк тут, в крыше, прикрыть… А прибор свой ставьте в багажник, сказал, ничего с ним не станет! Мне ехать через пятнадцать минут!
– Ну, эт вряд ли, – откликнулись рабочие ботинки. – Лаборант, давай в багажник его…
– Только осторожно! – взмолились туфли.
Микроавтобус слегка качнулся и присел на задних колесах. Раздался дружный вздох. Из гаража появились са-поги-«казаки» и спросили:
– Что ты имел в виду, когда сказал «Это вряд ли»? Разойдитесь, дайте ящик поставить.
Две пары ботинок и туфли посторонились, и ботинки ответили:
– Шеф сказал: задерживаешься ты. Хотя вроде ненадолго.
– Почему задерживаюсь?
– Пассажиры у тебя будут, их дождаться надо.
– Драть меня за дреды, какие пассажиры?! Ботинки стояли неподвижно, но у наблюдавшего за всем этим Тимура сложилось ощущение, что они пожали плечами.
– Не знаю. Придут – сам увидишь какие. «Казаки» повернулись к туфлям.
– Лаборант, а ты знаешь?
– Нет, Растафарыч, – откликнулись туфли. – Это не моя парафия.
– Парафия-шмарафия, – заговорила вторая пара ботинок, до сих пор лишь громко сопевшая. – Пошли, лаборант, нам еще шкаф твой со стеклом на третий этаж переть.
– Ну, удачной поездки, – сказали туфли и удалились вместе ботинками.
Когда смолкли звук шагов и сопение, Индеец прошептал:
– Сюда давай, школьник.
Тимур ногами выпихнул наружу рюкзак, вылез и встал со стороны раскрытого багажника, заполненного ящиками и свертками.
– Растафарыч, значит? – спросил он. Индеец нервно накручивал косичку на палец.
– В гараж иди, там лестница и люк наверх. Я его открыл, лезь туда.
– Зачем мне в люк?
– Затем, что по крыше через ограду переберешься. В этом месте колючка подрезана, туда ныряешь – и наружу.
Расстегивая куртку, Тимур покачал головой:
– Мне наружу не надо. Мне внутрь надо, в Зону. Куда прятаться?
– Экий ты тормоз несусветный! Да ты что, не слышал, о чем мы с кентами базарили? Не один я еду. И вообще – я тебя не знаю. И убери лавэ свое, не повезу, сказал. – Он отпихнул руку Тимура, в которой тот сжимал двести евро. – Лезь в люк, школьник, не гневи Маврикия.
– Никуда я не полезу, Растафарыч. Показывай, где у тебя в тачке схрон.
– Мазафака штопаная! Тебе совсем соображалку снесло? Я против насилия, но всякому терпению есть предел! – Закусив кончик дреды, Растафарыч худой рукой несильно толкнул его в грудь.
Банкноты полетели на землю вместе с кепочкой, когда Тимур перехватил его локоть и рванул вбок. Развернув водителя, взял за дреды на затылке и нагнул так, что тот лбом стукнулся о порог багажника. Запястье его оказалось прижато к спине между лопаток.
– Слушай, хиппи долбаный! – прошептал Тимур, нагибаясь к его уху. – Хватит борзеть! Я тебе плачу сейчас двести евро и двести – когда привезешь меня. Либо закладываю тебя твоему начальству.
– Тогда и сам спалишься! – хрипнул Растафарыч.
Тимур отпустил дреды, удерживая водителя одной рукой, второй полез под куртку, достал пистолет и сунул ему под нос.
– У меня ситуация безвыходная. По эту сторону ишут менты и бандиты, и я здесь по-любому не останусь. Если ты сейчас откажешься меня везти – вылезу через люк, позвоню в НИИЧАЗ начальнику службы безопасности и заложу тебя. И капецтебе полный настанет. Выбирай.
– Врешь!
– У меня другого выхода нет, понял? Не вру.

Отпусти, школьник! Я против насилия!
– Ты против, но я-то нет. – Тимур разжал пальцы и слегка отступил, пряча пистолет за ремень.
Растафарыч выпрямился, потирая руку.
– Что, и правда ишут тебя со всех сторон?
– Ишут.
– Эх, завещал Маврикий нам помогать ближнему и дальнему своему безвозмездно… Так сколько платишь?
– Сказал же: двести евро, потом еще двести…
– Я баксами беру. И все сразу – пятихатку то есть. И это без вещей, только те, что на себя можно повесить, а у тебя рюкзак.
– Нет у меня баксов. Четыреста евро – нормальная цена. Хорошо, отдам тебе их сразу, но рюкзак тоже возьмешь.
– Ну и борзый ты, школьник. Некуда мне его сунуть. Сквозь открытый багажник Тимур заглянул в салон микроавтобуса.
– Ничего, найдешь место. Вон под сиденья положи. Держи деньги.
Он подобрал упавшие купюры, достал из кармана еще две сотенных и отдал Растафарычу, который свернул их аккуратным квадратиком и сунул в мешочек на шее.
– Куда прятаться? – спросил Тимур.
Из-за гаража донеслись голоса, и он схватил свой рюкзак.
– Куда?
– В салон давай!
Растафарыч распахнул заднюю дверцу и первым нырнул внутрь. Кроме водительского, здесь было семь сидений, а у бортов к полу привинчены длинные узкие ящики из жести с запорными скобами. В одном, раскрытом, рядком лежали картонные коробки с одинаковыми штемпелями на крышке. Растафарыч распахнул второй – там валялось свернутое одеяло, дно покрывала войлочная подстилка.
Звук шагов и голоса приближались.
– Сюда ложись. Закопать тя в конопле, не тормози, школьник!
– Ты что, людей в этом ящике возишь? – удивился Тимур.
– А где мне их, вместо плюшевого мишки под зеркалом вешать? Институтские машины не обыскивают. Ну, лезь!
Голоса стали еще громче, один из них показался Тимуру знакомым.
– Чтоб вы сдохли, дурни! – услышал он и, похолодев, мимо присевшего на заднее сиденье Растафарыча сунулся к ящику. – Я там не задохнусь?
– Дырки просверлены, даже наружу смотреть можно. На спину ложись, так…
– Рюкзак мой спрятать не забудь.
– Спрячу. Главное, молчи всю дорогу и особо не шевелись там. Чихнуть не вздумай. Ехать нам часа три, да полчаса на Периметре. На бок можешь повернуться, но осторожно.
Совсем рядом другой знакомый голос произнес:
– Да если хлопец прыткий очень, так что нам делать было?
Когда Растафарыч нагнулся, чтобы захлопнуть крышку, улегшийся на спину Тимур схватил его за шиворот, притянул поближе и прошептал:
– Ты помни – у меня ствол. Если ты меня в дороге сдать решишь, я тебя пристрелить успею.
– Не хипишуй, мэн, Растафарыч слово держит. Попробуй занайтовать там, только не храпи. – Водитель сбросил руку Тимура и захлопнул крышку. Глухо стукнули запорные скобы.


***

Младшего Шульгу они не нашли – то ли успел свалить из городка, то ли запрятался где-то в подвале или на огороде в бурьяне и носу не казал наружу. Зато когда «патриот» в очередной раз миновал бульвар, где к тому времени собрались почти все тачки местной милиции, из-под сломанной скамейки вынырнули Огонек с Жердем, и Филин, сидящий на заднем сиденье рядом со Шрамом и Лысым, закричал водителю:
– Тормози! Тормози, вон хлопцы мои бегут!
Жердь уселся впереди, маленький легкий Огонек кое-как втиснулся позади, и хотя «патриот» был широкий, там сразу стало очень тесно.
– Где он? – спросил Филин у подчиненных. – Где Шульга?
– Не знаем, – ответил Огонек. – Второй раз упустили.
Филин уважал поджигателя за то, что тот не ведал стыда и страха. То есть абсолютно. Вот сейчас, к примеру, – любой другой бандит, включая Жердь и первого филинского помощника Боцмана, стал бы отводить глаза и оправдываться, а этот так прямо и рубит правду: упустили, причем дважды. За это Филин не стал бить его, хотя, когда Жердь, обернувшийся с переднего сиденья, попытался что-то сказать, вмазал ему кулаком по ребрам, отчего Жердь скривился и закатил глаза.
– Чё стонешь? – брюзгливо спросил Филин. Жердь отвернулся, и Огонек пояснил:
– Шульга его ранил. Сначала ножом в плечо, потом из тэтэшника в бочину.
– А, так ты у нас дважды раненый? – Филин жалости не ведал.
– Между ребер пуля застряла, – голосом умирающего пояснил Жердь.
– Так пей зеленку, недоумок! И вообще, я вам в трубу сказал у машинного двора ждать. Чё вы тут делали, у ментов под носом?
– Их слишком много на улицы повылазило, чтоб к машинному двору бежать, – отозвался Огонек. – А на бульваре под той скамейкой яма с травой, там нас совсем не видно.
– Эй, водила! – обратился Филин к охраннику, сидевшему за рулем. – Вертай назад, все равно мы клиента не отыщем теперь.
Водитель через плечо кинул вопросительный взгляд на сидящих возле Филина молчаливых и неподвижных, как истуканы, Шрама с Лысым.
– Почему назад? – спросил последний.
– Да говорю ж: не найдем теперь Шульгу. К тому же опасно, вон ментов сколько по городу мотается.
Словно в подтверждение его слов мимо, ревя сиреной, пронеслась милицейская тачка с включенной мигалкой.
– Городская милиция нас не трогает, – возразил Лысый.
– Вас не трогает, а нас трогает! Мои хлопцы уже засветились. Да они же даже без паспортов оба. Ваш шеф их отмазывать не станет в случае чего. Назад вер-тай, говорю. И остальным дайте команду, чтоб возвращались. Так, и аптечка есть у вас здесь? Хотя ладно, если щас Жердя перевязывать, он вам весь салон красным зальет. Жердь, слышь? Не стони, приедем – полечат тебя.
Лысый достал мобильный, позвонил и стал тихим голосом докладывать ситуацию. Собеседник, судя по всему, возражал, и наконец не выдержавший Филин вырвал у Лысого трубку.
– Дай, я сам. Але! Это Филин!
– Слушаю, – произнес голос Седого.
– Короче, Шульга пока что скрылся, – сообщил бандит. – Мой человек ранен, из него пулю надо вытащить, забинтовать. И вообще в Зону возвращаться нужно.
– А мне нужен артефакт, – ответил Седой. Филин чуть было не сказал: «Ну так и ищи его сам», но сдержался.
– Правильно, – ухнул он в трубку. – А Шульга, у которого артефакт, что, по-твоему, делать станет? Он в Зону рванет. Вот там мы его и перехватим вместе со «слизнем» твоим.
– Пересечь Периметр в этом районе сейчас трудно.
– Не волнуйся, он пересечет.
– Хорошо, и что дальше?
– Дальше пойдет в Логово, потому что больше ему некуда. Это их с братаном старый схрон. Там мы его и возьмем.
Жердь впереди довольно хрюкнул; зажатый между Филином и дверцей Огонек поерзал – представил, наверно, как прыскает на связанного младшего Шульгу керосиновой смесью из баллончика, который всегда носил с собой, красиво чиркает длинной спичкой о подошву ботинка и бросает…
– Ты знаешь, где находится это Логово? – спросил Седой.
Филин ухмыльнулся:
– Пока нет. Но узнаю обязательно.
– Каким образом?
– Есть один человечек, который очень мечтает мне об этом рассказать. – (Тут Жердь хихикнул, прикрыв пасть корявой ручищей, а Огонек снова заерзал.) – Просто ждет не дождется, когда я вернусь. Может и не дождаться, кстати. Ты от разговора с ним меня и оторвал, когда к себе вызвал. Так что теперь нам быстро назад надо, а то Шульга успеет в Логово первым. Если уйдет оттуда до того, как мы появимся, вот тогда и правда тяжело будет – ищи его по всей Зоне.
Седой помолчал и велел:
– Передай трубку Владлену.
Филин не сразу сообразил, что это за Владлен такой, а после вспомнил, что так Седой обратился к Лысому в кабинете, и вернул ему мобильник:
– Шеф обратно с тобой потолковать хочет. Лысый послушал, сказал: «Я все понял», – и снова протянул трубку Филину. Тот прижал гладкий пластик уху, буркнул:
– На проводе.
– Вы поедете обратно в нашей машине, – произнес Седой. – С вами отправятся Владлен и Гнедиш, молодые люди, которые сидят рядом.
– Это еще зачем? – удивился Филин.
– Они опытные бойцы, привычные к полевым условиям. Пригодятся.
– Да у меня шесть человек в отряде щас! Поопытнее твоих гнедишей, потому что Зону знают. Зачем мне еще двое? Вдевятером на одного пацана?
– Они отправятся с вами, – повторил Седой очень медленно и очень тихо. Таким голосом, что Филина, которого вообще-то сложно было пронять – слишком уж многое он повидал в жизни и слишком много плохих дел совершил, – пробрала дрожь.
«Это все большая земля, – успокоил он сам себя. – Всегда я тут мерзну…»
Вслух же сказал только одно слово:
– Ладно.
– Отключаюсь, – бросил Седой, и в трубке запикало.
Когда въехали на территорию института, Жердю стало совсем плохо. Выбравшись из тачки, длинный чуть не упал, сел на корточки под дверцей, далеко выставив острые колени, обхватил себя за плечи и закрыл глаза. Водитель со Шрамом подняли его и потащили в медпункт, а Лысому Филин заявил, что безумно хочет жрать, и тот отвел их с Огоньком в столовую для младшего персонала.
– Мы спешим, – сказал Лысый, входя в просторный пустой зал. – У вас есть пятнадцать минут.
– Не командуй, – ухнул Филин.
Не раздеваясь, даже не помыв руки, они с Огоньком поели из пластиковых тарелок. Филин извлек из-под толстовки фляжку; выпив компот из стаканчика, наполнил его смесью портвейна с самогоном, которую предпочитал любой другой выпивке, плеснул в недопитый компот и Огоньку. Они выпили, и тут сунувшийся в столовку Лысый-Владлен сказал, что пора.
У гаражей они увидели Жердя, который шагал с умиротворенной рожей, сопровождаемый Шрамом-Гнеди-шем. Куртку бандит накинул на костлявые плечи, не просовывая руки в рукава, торс его расперло из-за бинтов.
– Чё, укололи тебя? – спросил Огонек.
– Ага, – широко улыбнулся Жердь. – И укололи, и таблетку дали. Как мешком по башке стукнуло. Хорошо теперь.
Филина этот благодушный обмен репликами вывел из себя, и он рявкнул на бандитов:
– Чтоб вы сдохли, дурни! Упустили щенка-малолетку, неумехи!
Жердь сразу перестал улыбаться и втянул голову в плечи, а Огонек шагал дальше как ни в чем не бывало.
– Сюда, – сказал Владлен, показывая на длинный гараж, из которого торчал передок черного микроавтобуса со щупом датчика аномалий. Оба охранника Седого успели переодеться, теперь на них были пятнистые комбезы, высокие шнурованные ботинки, береты и кожаные куртки, а за плечами – рюкзаки, к которым приторочены пузатые фляги из нержавейки, мотки веревки и АК со сложенными металлическими прикладами. На ремнях висели кобуры и ножи. Вид у Владлена с Гнедишем был очень боевой… и какой-то чересчур манекенный, что ли. Новенький, блестящий, будто они только что слезли с витрины дорогого оружейного магазина.
Ничё, всего за пару дней в Зоне так поистреплются, что и не узнать будет, злорадно подумал Филин. А может, подгадать обоим несчастный случай? Ясно ведь, для чего на самом деле Седой навязал этих подтянутых обалдуев: не чтобы отряд усилить, а для контроля и слежки. Опытные бойцы, мать их, привычные к полевым условиям! Скажите, какие цацы… Да в Зоне такие «опытные и привычные» пачками гибнут. Там другие умения важны, которых на большой земле не приобретешь, в каких бы горячих точках ни побывал.
Нет, точно надо устроить обоим большой кирдык, решил он. А Седому потом доложить: так и так, попали твои опытные да полевые в аномалии, одного «жарка» зажарила, другого «мясорубка» замясорубила… Филин уж так их берег, вперед не пускал, старался обучить всему – да не вышло, накрылись парни медным тазом. В Зоне новички постоянно гибнут, что уж тут.
Они почти подошли к микроавтобусу, когда Жердь счел вынужденным объясниться:
– Да если хлопец прыткий очень, так что нам делать было?
– Чё? – Филин уже и забыл, что совсем недавно накричал на подчиненных. – Ты о чем?
– Так о Шульге же! Ты вспомни, он всегда шустрый был, даром что щенок…
Филин махнул короткой ручкой:
– Ладно, забудь. По дороге отдыхай, как приедем, Скальпель тебе повязку с артефактом наложит. Скажет нам Одноногий про Логово, так мы сразу туда, и вы мне оба тогда понадобитесь, поэтому в дороге командую всем сонный, то есть этот… мертвый час. А вернее… Эй, ты, что ли, водилой будешь? – спросил он у странного типа в джинсах и кожаной рубашке, который тощим задом вперед выбрался из микроавтобуса.
– Ну я, – ответил тот, почему-то отводя взгляд, и полез на водительское сиденье.
– Так сколько нам ехать, водила?
– Три часа и полчаса на Периметре. Садитесь. Филин повернулся к своим:
– Командую три с половиной мертвых часа, ясно? Всё, садимся.
Он первый залез в машину, огляделся и занял сиденье возле окна, поставив ногу на длинный ящик под бортом. С другой стороны был такой же, над ним уселись Жердь и Огонек. Владлен с Гнедишем устроились впереди, после этого в микроавтобусе осталось только одно свободное место рядом с водительским.
– Все? – спросил водитель, оглядываясь. – Больше никого не будет?
– Никого, – сказал Владлен. – Мы спешим, поехали.
– Двери плотнее закройте, у меня мигает.
Гнедиш хлопнул дверцей, загудел мотор, и микроавтобус тронулся с места.

Глава 5

От тряски разболелась голова. Про себя ругаясь, что не взял флягу с водой (хотя времени на это все равно не было), Тимур приподнял голову, выглядывая в одно из пяти отверстий, которые Растафарыч просверлил для клиентов в крышке ящика. Отсюда он видел ноги Жердя и Огонька, а также профиль сидевшего в стороне Филина.
Насколько он понял, кроме бандитов и водителя, в машине находились еще двое, хотя они почти все время молчали, лишь пару раз сквозь гул мотора донеслись скупые реплики.
Сначала в окне, которое Тимур едва видел, мелькали дома, но вскоре их сменили верхушки сосен. Прямо над головой раздался храп Жердя. Когда трясти стало сильнее – это означало, что машина выехала на земляную дорогу, ведущую к армейскому КПП, – Огонек пересел на другое сиденье, исчезнув из поля зрения. И сразу донесся его голос:
– А это чё за рюкзак под тем креслом?
Растафарыч что-то ответил, но напрягшийся Тимур не разобрал слов за шумом мотора.
– Точно? – с подозрением переспросил Огонек. Водитель произнес громче:
– Говорю тебе – мой это рюкзак! Не трогай, в нем ценные вещи.
– Ценные-бесценные, – перекривил Огонек.
– Чё тебе тот рюкзак дался? – вяло спросил Филин.
– Да знакомый он какой-то, – пояснил бандит. – Вроде видел его недавно.
Всхрапнув, проснулся Жердь и выдал оригинальную реплику:
– Все рюкзаки на одно лицо.
Огонек этим удовлетворился и больше насчет рюкзака не лез. Раздался стук, и в ящике стало темнее – Жердь взгромоздил свои копыта прямо на отверстия. После этого бандиты надолго замолчали, и Тимура стало клонить в сон. Он ослабил ремень, просунув руку под куртку, передвинул с бока на живот пистолет, но тот все равно мешал, и он вытащил оружие, сунул под колени. Ящик был узкий, артефакт в боковом кармане давил на бедро. Тимур достал его, положил на грудь, слегка развернул лист зеленухи.
Пару мгновений ему казалось, что «слизень» мерцает в темноте, потом он моргнул – и видение исчезло.
Тимур закрыл глаза, обдумывая происходящее. Филин, из-за которого он когда-то и покинул Зону, связан с НИИЧАЗом. И со «слизнем». Бандит, выходит, покру-тел за этот год, раз ездит через Периметр на машине научно-исследовательского института. И что все это значит? Пока что ничего не понять, слишком мало информации. Тимур потер лоб, зацепил локтем крышку ящика и замер. Ступни Жердя передвинулись, открыв два из пяти отверстий, стало немного светлее.

Приподняв голову, Тимур разглядел широко раздвинутые колени и небритый подбородок над ними. Бандит опустил голову и уставился будто прямо на человека в ящике, хотя на самом деле сквозь дырочки ничего нельзя было толком разглядеть.
Рука Тимура опустилась на пистолет. Если Жердь потянется к крышке, надо стрелять сквозь нее, как только стукнут запорные скобы, вскакивать и…
– Ну чё, как бок? – спросил Огонек.
– Болит, – промямлил Жердь. – Укольчик бы еще да таблетку, которую костоправ в институте дал. От них в башке смутно, будто тумана из Южного болота туда напустили. Хорошо.
– Так надо было спереть у него таблеток.
– Да я хотел, не вышло.
Жердь снова откинулся на сиденье, подбородок его исчез из виду. Отпустив пистолет, Тимур закрыл глаза, так и не убрав артефакт со своей груди. Надо поспать. До КПП, по его подсчетам, оставалось не меньше часа.


***

Привалившись спиной к железной стене и положив ноги на край шаткого стола, кое-как склепанного из досок и листа железа, Тимур сказал:
– Я ему не верю.
Логово – необычное место: вроде бы хорошо видно со всех сторон, но никто его не замечает. Внутри две комнаты: большая со столом, лавкой, лежанками под стеной и каморка для оружия и припасов.
Стае, отвернувшись от забранного ржавыми прутьями окна, потер нос костяшками пальцев. За последнее время он похудел и стал выглядеть старше, лицо осунулось.
– А я верю, Тим.
– Нам не ерундой всякой надо заниматься, а копить деньги на операцию.
– Тридцать шесть тысяч, на меньшее врачи не соглашаются.
– Соберем, – не слишком уверенно сказал Тимур. – Раздобудем как-то. Поедем за Периметр, положим тебя в больницу… Все нормально будет. А тут что? Искать этот «ментал»… ну фигня ведь.
– Да не искать же, пойми! В том-то и дело, что его не надо искать – известно, где он. Главное – попасть туда. Возьмем Котелка и Березу с Ходоком, я уже с ними поговорил, они не побоятся. Купим снарягу – и пойдем.
Почему-то в Логове всегда пахло мокрым железом, даже когда стояла жара. Сейчас жары не было, недавно прошел дождь, и Свалка вокруг парила, отчего комнату наполнял такой густой дух, что даже у привычного Тимура начинало пощипывать в ноздрях. Он поморщился.
– На какие шиши снарягу купим? Там же на пути столько всего разного… нужны детекторы, да не обычные, с повышенной чувствительностью.
– Я у Филина одолжу.
– Ты что?! – возмутился Тимур. – Совсем очумел? С ним связываться…
Стае махнул рукой:
– Мы уже с ним связались, ты вроде не знаешь. Последнюю ходку для Филина делали, хабар из его тайника брали и Курильщику относили. И потом, не переживай, деньги не вдвоем одалживать будем, я один возьму.
– Да не в том дело! – вспыхнул Тимур и даже стукнул кулаком по столу, потому что Стае угадал его потаенные мысли. – Ходка – это просто работа по заказу, но деньги у бандюка брать… Ты знаешь, что Филин из-за убийства в Зоне оказался? Завалил троих в машине, они его подвезти остановились на проселке, он их убил – мужа с женой и мальчишку их – и от ментов сюда сбежал. А ты у такого человека в долг брать собрался? Да и не в этом дело. «Ментал» этот твой – бред какой-то. Ничем он тебе не поможет, мы только деньги Филина зря потратим. Либо сдохнем по дороге, либо вернемся ни с чем. А время идет, и ты…
Он замолчал, потому что логичным окончанием этой фразы было «и ты скоро умрешь», они оба это знали. Хотя на самом деле с проказой так дело обстоит, что никогда не знаешь точно, сколько еще протянет человек – два месяца или два года. Лишь в последние недели, когда начинают выходить из строя ороговевшие суставы, становится ясно: скоро конец.
– Изменился, – произнес Стае, шагнув к столу. Что?
– Да вот, смотрю, как ты изменился. Повзрослел. Сравниваю тебя теперешнего с тем пацаном, которого из интерната увез…
– Чего это ты вдруг?
Стае улыбнулся. Тимур оставался серьезен. Он вообще не часто улыбался, так как видел в окружающем мало забавного. Тимур, по большому счету равнодушный к Зоне, живущий здесь лишь потому, что больше ему некуда было податься, в определенном смысле подходил для нее гораздо больше влюбленного в эти места брата. Он теперь стал грубее и резче, чем по-прежнему мягкий Стае, циничнее и агрессивнее, а именно такие в Зоне и выживают.
– Идет, – сказал брат.
От большого круглого отверстия в железном полу Логова к земле вела толстая гофрированная труба из резины, пластика и проволоки. Через нее братья попали сюда, и через нее же теперь в Логово влезал Старик.
Сначала из трубы показалось нечто напоминающее клочковатый медвежий мех. Над ним вились две осы. Вскоре стало понятно, что мех этот на самом деле – волосы, очень густые и кучерявые, с едва заметной проседью (Тимур подозревал, что седины там гораздо больше, просто она не видна из-за грязи). Из волос торчали сухие травинки. Следом возникли руки; сильные пальцы с крупными, похожими на половинки орехов суставами ухватились за край отверстия. Раздалось сопение.
Наконец Старик явил себя целиком. Закашлялся. Громко поскреб грудь. Повернул к сталкерам заросшее темной щетиной лицо. Облачен он был в ватные штаны, заправленные в кирзовые сапоги с высокими, до колен, голенищами, и рубаху, как у Льва Толстого с картинки из учебника: светло-серую и длинную, с пуговицами до пупа, перетянутую ремнем, на котором висели всякие мешочки. Сутулая спина его казалась горбатой, голова на толстой шее была наклонена вперед, из-за этого постоянно казалось, что Старик вознамерился протаранить лбом стену или боднуть тебя в подбородок.
– А и вот вы, – густым басом протянул он, вразвалочку подходя к столу. Походка у него была как у заправского матроса. – Я принес, гля…
Рукава, закатанные почти до локтей, обнажали толстые, заросшие волосами руки. На широкой груди тоже росла темная шерсть. Осы с жужжанием вились над головой, одна села на торчащую верх, как антенна, травинку, и та закачалась.
– Хавка есть? Жрать охота!
Старик положил на стол кусок кожи, взял жбан с водой и стал пить, запрокинув голову. Вода потекла по шее и груди под рубаху. Тимур поморщился. Старик так давно жил в Зоне, что стал неотъемлемой ее частью. Он сторонился людей, предпочитал леса, развалины заброшенных поселков и колхозов, неделями, а то и месяцами не приближался к сталкерским лагерям. Тимуру он казался каким-то корявым и ржавым, поросшим мхом и залепленным пятнами плесени. Натуральный леший. Была в Старике внутренняя сила, рядом с ним Тимур всегда ощущал себя меньше и слабее, а еще – младше, будто одним своим присутствием тот превращал его в малолетку, каким Тимур на самом деле и был, и потому он недолюбливал старого сталкера. А еще он чувствовал: невзирая на силу, присутствует в Старике какой-то внутренний надлом, словно в прошлом этого человека было нечто, о чем он старался никогда не вспоминать, но воспоминания все равно приходили, и на борьбу с ними он тратил почти все душевные силы. Вроде старого дуба – снаружи кажется крепким, еще тысячу лет простоит, твердая как железо кора не боится ни огня, ни топора, но ствол под ней уже вовсю гниет, и в любой момент дерево может рухнуть, подняв в воздух облако влажной трухи.
Отставив жбан, Старик ладонью расправил кожу. Тимур пригляделся. Кабанья вроде… Хотя нет, слишком мягкая – с псевдопса он, что ли, шкуру спустил?
На коже была карта, частично нацарапанная, а частично нарисованная бледно-красной краской.
– Во, Стасик, видишь? Вот здесь «ментал» и есть, а идти к нему вот так. – Кривым пальцем с грязным ногтем Старик провел по карте. – Здесь через Темную долину, потом на восток забираете…
Братья склонились над картой.
– Это Могильник, – сказал Тимур.
– Правильно, молодой.
– «Ментал», выходит, на северо-востоке Могильника. И к нему… – Он поднял голову и встретился взглядом со Стасом. Тот отвернулся. – К нему через Челюсти надо идти.
– Так и есть, – согласился Старик и рукавом вытер расплющенный нос-картошку с волосатыми, похожими на Дупла ноздрями. – Знаешь Зону, молодой? Молодцом.
– При чем тут знаю я ее или нет? Ты через Челюсти нас отправляешь. Да там больше народу погибло, чем возле Радара. Сквозь Челюсти не пройти, но даже не в том дело – мы и до Челюстей не дойдем!
– Есть к Челюстям короткий путь, скрытый, надо щупы с собой иметь, тогда пройдешь, – возразил Старик. – Но тот путь токмо «слизни» знают.
– Чего? – не понял Тимур. – Какие слизни?
– Артефакты «ментала». Редкие очень.
– Почему я о них никогда не слышал? Я все артефакты знаю, какие есть.
– А это, можно сказать, и не артефакт даже. «Слизни» – сыны «ментала», плоть от плоти его..
– Чего? Что ты несешь?
– Ветер пыль носит, – беззлобно откликнулся Старик. – Я дело говорю. «Слизни» знают скрытую дорогу к «менталу». Но и через Челюсти можно пройти. Мы вон прошли когда-то… – Он замолчал.
– Старик, ты отдашь нам свой «слизень»? – спросил Стае тихо. – На время? Или сам пойдешь с нами?
Тот покачал головой:
– Нет у меня его, продал. Вам длинным путем идти придется. Да один «слизень» и не поможет…
– Эй, вы что, всерьез все это? – спросил Тимур с недоумением.
Старик тоже склонился над картой, они со Стасом тихо переговаривались, водя по ней пальцами.

Тимур стоял над ними, сжимая и разжимая кулаки, медленно переполняясь глухой злостью, желанием схватить этих двоих за волосы и столкнуть лбами, чтобы обратили на него внимание. Чтобы Стае выслушал его, выслушал и осознал: все это бессмысленно, идти через Челюсти нельзя, а одалживать на такой поход деньги у Филина – смертельно. Злость была вдвойне сильна, потому что Тимур понимал: Стае вынуждает его отправиться в экспедицию вместе.
Сообразив, что еще немного – и он не выдержит, набросится на них с кулаками, Тимур отвернулся, сел над круглой дырой в полу. За спиной неразборчиво бормотал Старик. Труба уходила под землю, в лаз, куда можно попасть из-под старого экскаватора.
Наступила тишина, а потом Стае произнес:
– Тим, слушай. Я к «менталу» точно пойду. Котелок, Береза и Ходок тоже. Дело за тобой.
– И этот идет? – не оборачиваясь, Тимур махнул рукой. – Зачем вообще тебе этот «ментал»? Как он тебе поможет, что даст?
– Вечность он дает, – пробормотал Старик. – Бессмертие.
– Что за сказочки? Нет никакого бессмертия. Может, «ментал» от всех болезней лечит и от проказы в том числе?
– Для меня это сейчас равносильно бессмертию, – усмехнулся Стае. – Ты со мной или нет?
– А друг твой идет? – Почему-то Тимуру не хотелось обращаться непосредственно к Старику.
– Я не пойду, – пробормотал Старик. – Я там был уже, хватит.
– Сам не хочешь идти, а нас туда шлешь?
– И вас не уговариваю, то ваше дело, идти или нет. Тимур нагнулся над трубой, и взгляду открылся темный колодец. Не колодец – туннель. В глубине его было пятно света. Ему показалось, что он падает туда, пятно рванулось навстречу, стенки туннеля дернулись, извиваясь… Свет надвинулся, проступили очертания деревьев…
Он оказался посреди Другой Зоны. Снова тяжелые лапы елей, кривые черные ветки, глухое бормотание ручьев и ярко-синее, неживое небо окружали его.
И снова впереди был Стае.
«Мне нужны другие части этой Зоны, – сказал он, оглянувшись как ни в чем не бывало, словно продолжая начатый разговор. – Осталось три дня, а тебе еще надо дойти до «мечтала». Если не поспешишь, я умру. Это будет гораздо хуже простой смерти от проказы».
«Почему?» – спросил Тимур.
«Смотри».
И Стас побежал.
Тимур устремился за ним. Деревья и кусты проносились мимо, расступаясь, и смыкались за спиной, населяющие это место странные существа разбегались, не позволяя увидеть себя, оставляя лишь тени, поспешно расползающиеся вслед за хозяевами. А потом стало светлее, и Стае остановился.
Тимур завис над его плечом.
Перед ними раскинулся Обрыв – в настоящем, полном смысле этого слова. Здесь Другая Зона обрывалась. Вернее, обрывался весь мир.
Из-под ног Стаса земля уходила отвесно вниз, в полную серого тумана бездну.
Бездна тянулась вдаль сколько хватало глаз. Над ней парили части ландшафта.
Тимур зажмурился. Ему доводилось играть в компьютерные игры (компьютер был у Бороды в «Сундуке»), и один раз в Интернете он нашел код левитации, позволивший покинуть границы, за которые, по замыслу создателей игры, аватара игрока не могла выходить. Тимур тогда увидел подкладку компьютерной игрушки: какие-то сюрреалистические конусы и кубы, парящие посреди холодного серого пространства, изнанку зданий, уходящие в ничто коридоры, куски стен и обрывающиеся лестницы…
Впереди было нечто похожее. Над бездной кружились деревья, бетонные плиты, куски асфальта, крыши домов, холмы и даже фигурки зверей. Они летали, заслоняя друг друга, поднимаясь в серую муть или медленно опускаясь. По самой поверхности густого туманного океана плыл огромный айсберг из слипшихся в бесформенную кучу деревьев, холмов и зданий, машин, поросших травой пластов земли и мутантов. Он уходил прочь от Обрыва, постепенно погружаясь в туман, чтобы в конце концов навсегда утонуть в нем, и тогда… Что тогда? Опуститься к невероятно далекому, вечно скрытому в глухой мгле дну? Или раствориться, став частичками тумана? Или, может, за сотни, тысячи километров от Обрыва, всплыть из океана серого ничто и подняться в бесконечную, прохладную, тихую пелену, заменявшую небо над бездной?
«Почему-то здесь совсем нет людей, – сказал Стае. – Только звери, а людей ни одного, заметил? Ну и еще живут какие-то существа вроде призраков. Не знаю, кто такие, они всегда исчезают, стоит мне подойти. Может, это души мутантов из настоящей Зоны? Остатки их сознания?»
Тимуру было не до призраков.
«Что это? – сдавленно спросил он. – Это… обрыв мира!»
«Нет, всего лишь обрыв этой части Зоны. Здесь есть отрезок скрытого пути к «ментолу», но только отрезок. Чтобы сложить весь путь, нужны две другие части. Найди их».
«Где? Где мне их искать?»
Стае повернулся – и Тимур увидел, что с прошлого раза лицо брата изменилось. Похудело, кожа на скулах натянулась, теперь она казалась болезненнее и прозрачнее, и будто что-то чужое, неприятное и пугающее проступало сквозь знакомые черты.
«Что с тобой? – спросил Тимур. – Почему ты меняешься?»
«Я растворяюсь».
«Что?»
«Растворяюсь. Рассасываюсь, развоплощаюсь. Как кусок мыла в воде».
«Растворяешься в чем?»
Стае повел вокруг неестественно худой рукой.
«В этом. Через три дня меня не станет. Если только ты не найдешь две другие части. Тогда я спасусь».
«Как ты спасешься? От чего? От своей болезни?»
Ненормально тонкие и прозрачные губы изогнулись в грустной усмешке.
«Тим, болезнь в прошлом. Она уже доконала меня. Но я могу выжить, если ты сейчас придешь в Логово, если все сделаешь за три дня».
«Что сделаю? – едва не закричал Тимур, выведенный из себя всеми этими недомолвками, таинственностью, этим Обрывом, за которым мир заканчивался, океаном серого тумана и безумным хороводом кусков реальности над ним. – Ты ждешь меня в Логове? Ты прислал мне «слизень», чтобы через него связываться со мной? Что я должен сделать, скажи нормально!»

Стае сказал:
«Только «ментол» меня спасет».
И после этого все снова закончилось.


***

Хлопнула дверца, он очнулся. Дверца снова хлопнула, стало светлее – Жердь убрал ноги с крышки ящика. Тимур поднял голову, выглядывая в дырки, и сумел рассмотреть военного, сунувшегося в микроавтобус через водительскую дверцу.
Спокойный голос одного из тех двоих, что ехали вместе с Растафарычем и бандитами, произнес:
– Вам было дано указание не досматривать принадлежащие институту машины.
Молодой сержант недовольно покрутил головой, явно не желая слушать какого-то незнакомца в неприлично новеньком камуфляже, н тут на его ремне зазвенела трубка. Сержант вытащил из чехла большой армейский вариант мобильника – примерно таким же, насколько помнил Тимур, пользовался Филин, – нажал на кнопку, сказал: «Сержант Казякин па связи», – и стал слушать. Выслушав, ответил: «Так точно. Пропускаю». Убрал трубку в чехол, снова окинул взглядом людей в машине, задержавшись на бандитских рожах Жердя и Огонька, велел Рас-тафарычу:
– Езжайте осторожно. У Периметра отморозки какие-то шастают, вертолетчики как раз операцию против них затеяли.
– Это ты о ком? – заинтересовался Жердь. Сержант, не удостоив его ответом, захлопнул дверцу.
– Ну, чего встал? – произнес Филип нетерпеливо.
Тимур распрямил затекшую руку, вытянул ноги, упершись ступнями в стенку ящика. Загудел двигатель под полом, и машина поехала. Неразборчиво загомонили Жердь с Огоньком, на них прикрикнул Филин, что-то произнес Растафарыч… Тимур не слушал. Даже в железном ящике он ощутил, что теперь все иначе. И свет, проникающий сквозь круглые дыры в крышке, и воздух – все стало иным. Вокруг была Зона.

Глава 6

Тимур долго рассматривал «слизень», положив его на X. грудь и скосив глаза, гладил шероховатую мягкую поверхность. Попытался надорвать ее ногтем, потом снял с ремня нож. Микроавтобус катил по приграничной, наименее опасной части Зоны к лагерю НИИЧАЗа, и Тимур впервые задумался, как Растафарыч собирается выпускать его из ящика. И из лагеря, если на то пошло. Ведь наверняка волосатый раньше провозил сталкеров, когда в машине, кроме него, никого не было, и выпроваживал их до того, как въезжал на территорию лагеря. А что теперь? У Растафарыча, может, и плана никакого нет на такой случай. Что, если в лагере начнут выгружать барахло из микроавтобуса? Не один же он будет это делать, наверняка подвалят те, кому предназначены присланные из института приборы, – откроют длинный ящик в салоне… А тут еще Филин с двумя бандитами рядом.
Но сделать Тимур ничего не мог, оставалось лишь ждать.
Слегка прижав ладонью артефакт к груди, он очень осторожно погрузил в него кончик ножа. Показалось, что «слизень» шевельнулся… Да нет, это просто машина качается, а с нею – и ящик, и сам Тимур.
Он провернул нож и вытащил лезвие, отведя в сторону надрезанный кусочек.
«Слизень» вздохнул.
То есть он слегка раздулся и опал, при этом послышался какой-то невнятный звук. Тихий, он раздался совсем рядом – только поэтому барабанные перепонки и уловили его сквозь рокот мотора, стук камней по днищу машины и скрип жести.
Тимур приподнял голову, уставившись на то, что открылось под шкуркой. Взялся за нее двумя пальцами и медленно потянул, обнажая влажный, слизистый бок. Оно что, живое? Плоть артефакта напоминала желе и слегка подрагивала, в глубине ее проступало что-то неаппетитное, вроде светящихся внутренностей: изогнутые мерцающие пласты, гирлянды лиловых почек, длинные колбаски и синеватые комки…
«Слизень» опять дрогнул, словно ему было больно. Что это за артефакт такой? Артефакты – это сросшиеся, спрессованные или слипшиеся комки травы, почвы, древесины и камней, а тут явно живой организм! Но аномалии не создают жизнь – они преобразуют фрагменты окружающего мира за счет своей аномальной энергии, они изменяют и убивают, но не зарождают! А это…
Осознав, что, возможно, делает «слизню» больно, Тимур вернул надрезанный кусочек шкурки на место. Тот сразу прилип, из-под краев проступило клейкое вещество, похожее на древесную смолу; идущий из разреза мутный свет погас.
Вверху раздался голос Огонька:
– Эй, водила, что там впереди?
Тимур стал заворачивать «слизень» в зеленуху. Донесся голос Растафарыча:
– Что-что, дорога. Роад, стало быть, ту хэлл, что там еще может быть?
– Какой еще тухел? – проворчал Огонек. – Я видел там чё-то.
– Что? – сразу насторожился Филин.
– Да это… подозрительное чего-то.
– Тебе вечно что-то мерещится, – заворчал Жердь, после чего сквозь рокот двигателя донеслись выстрелы.
Тимур сунул «слизень» в карман. С частым стуком пули ударили в правый борт и в стекло, которое, скорее всего, было бронированным. Глухо заухал Филин, машина сильно качнулась.
Ящик затрясло, когда микроавтобус пошел юзом, и Тимур расставил локти, упираясь в стенки. Закричал Рас-тафарыч, дружно завопили Жердь с Огоньком, машина накренилась и рухнула на левый бок.
Тимур вскрикнул, больно ударившись плечом, но вряд ли кто-то расслышал. Взвыл и заглох двигатель, захрустели кусты, потом его приложило лбом о крышку. Придя в себя, он почувствовал, что задыхается, и не сразу врубился в происходящее – решил, что находится в гробу, заорал с перепугу, забился, колотя по металлу…
Сверху доносились крики и выстрелы. Кое-как согнув ноги, Тимур уперся коленями в крышку ящика. Жесть выгнулась, скрипнули запорные скобы, одна с щелчком отлетела, другая затрещала и лопнула, отчего крышка распахнулась, ахнув по борту машины, который теперь стал полом.
Он выкатился из ящика. Автобус лежал на левом боку, обе дверцы справа распахнуты, в них высунулись бандиты и двое людей в камуфляже – все они стояли на спинках кресел, оказавшихся сверху.
На четвереньках, вытирая кровь с рассеченного лба, подполз Растафарыч.
– Школьник, ты как? Я думал, конец тебе, дэтнулся с перепугу!
– Надо выбираться, – прошептал Тимур, нащупывая пистолет.
Люди через дверцы лезли из машины на склон глубокой канавы, в которую она свалилась. Снаружи стреляли.
– Рюкзак где?
– Вот он, вот. – Волосатый за лямку подтащил к нему рюкзак, Тимур схватил его и встал на колени.
– Как нам вылезти? Лобовуха цела, дверцы с этой стороны к земле прижало…
– Люк в потолке есть!
– Тихо ты!
Продев руки в лямки рюкзака, он вслед за Растафа-рычем сунулся к люку. Бандиты и камуфляжная пара уже выбрались из автобуса – хорошо, что ни один при этом не кинул взгляд вниз, а то бы они очень удивились. Растафарыч открыл пластиковую крышку, сдвинул стекло и вылез, дергая обтянутыми голубой джинсой ногами. Тимур сунулся за ним, понял, что рюкзак не пустит, снял его, выбросил наружу и полез следом.
Сверху опять застучали выстрелы. Выпав из люка на землю, Тимур схватился за рюкзак.
– Что делать будем? – шепотом спросил Растафарыч.
Пятеро лежали на склоне, выставив головы, и стреляли по тем, кто атаковал машину. Та перевернулась в самом начале канавы, другой конец которой густо зарос бурьяном.
Растафарыч полез наверх. Оттуда донеслось нарастающее гудение, от которого у Тимура будто оборвалось все внутри. Привстав, он вцепился в ноги волосатого, сдернул на дно канавы и упал рядом.
– Ты чего?!
– Лежи!
Донесся предостерегающий крик Жердя, гудение перешло в надсадный вой, а потом канаву накрыло волной жара.
– Святой Вудсток! – Растафарыч поднял голову. – Что это фаернуло? Вроде сам Большой Маврикий пукнул…
– «Жарка», – прошептал Тимур. – Аномалия там сработала. Давай отсюда – вдоль канавы, быстро!
Он отвесил водителю подзатыльник для поддержания боевого духа, встал на четвереньки и потрусил к бурьяну. На ходу спросил:
– Кто по нам стрелял?
– Не видел, – донеслось сзади. – Прятались они. Может, те отморозки, про которых сержант толковал.
Выстрелы на время смолкли. Вверху шелестели кусты и ругался Жердь. Уже почти добравшись до бурьяна, Тимур оглянулся.
И увидел перекошенную морду Филина.
– Это ж Шульга! – закричал бандит.
Тимур нырнул в бурьян, следом вломился Растафарыч. На другом конце канавы Жердь повернул к главарю измазанное землей лицо: Кто?
– Шульга!
– Какой Шульга?
– Младший! Он с нами в автобусе ехал! Жердь от изумления приоткрыл пасть:
– Ты чё, командир? Ошалел совсем, в Зону попав? Бандит выпалил это и пригнул голову, ожидая, что сейчас твердый командирский кулак врежет ему по уху или по носу, но Филину было не до того.
– Я тебе говорю! Волосатик, значит, его в ящике прятал, в одном из тех железных, больше негде. Кто по нам палит?
Они лежали рядком на краю канавы: Огонек, Филин, Жердь и, немного в стороне, Шрам с Лысым. Последние двое уже показали все свои полевые умения – сунулись из канавы дальше, чем следовало, не заметив горячего смерча, вьющегося над землей неподалеку. «Жарка», ясное дело, и сработала. Шрам успел нырнуть обратно, а Лысому она опалила башку. Не очень сильно, но он теперь в натуре стал Лысым, без всякого преувеличения, а вернее, преуменьшения.
Огонек, доставая из сумки бутылку с длинным горлышком, сказал:
– А может, волосатый и не знал, что у него такой пассажир в ящике?
– Не важно. За ними давайте, Шулыу мне доставьте!
– Блин, опять Шульгу лови! – перепугался Жердь. – Он меня уже дважды подранил, шустрый очень! Пусть вон Огонек сам… Э, ты чё творишь?!
Филин вовремя повернул голову и перехватил занесенную руку Огонька, который собрался бросить в бурьян бутылку. Из горлышка торчала тряпка, которую он поджег от зажигалки.
– Стой, придурок! – рявкнул главарь и пригнулся, когда среди деревьев на другой стороне дороги, где прятались напавшие на машину, часто застучали выстрелы. – Он мне живым нужен, вдруг артефакт не у него щас?
Пули ударили в землю и в стволы деревьев за канавой.
– Туши ее! – орал перепуганный Жердь. – Бросай! Туши!
Хладнокровный Огонек швырнул бутылку через притухшую после вспышки аномалию. Кто-то из напавших оказался очень уж метким или просто удачливым – пуля попала в зажигательный снаряд, когда тот летел над дорогой, и бутылка взорвалась шаром алого огня. Вокруг шара вспыхнуло ярко-желтое пламя, кольцом окружившее его, отчего все это стало напоминать планету Юпитер, только окрашенную кислотными красками. Кольцо распалось искрами, они с треском погасли, а шар разгорелся ярче.
Все зажмурились.
– Ну ты даешь! – изумился Жердь, не раскрывая глаз. – Чё у тебя эти взрывы вечно разные?
Филин трижды выстрелил наугад и, когда шар угас, приказал:
– Вниз, живо, Шульга уходит! Е-моё, прям не верится: он с нами всю дорогу был! За ним и мне его притащите!
Жердь, мелко перекрестившись, стал сползать обратно на автобус. Огонек спросил:
– Куда привести? Ты что, здесь собрался куковать?
Филин огляделся. Лежащий ближе к зарослям бурьяна Шрам, достав из походной аптечки бинт, перематывал почерневшую башку Лысого. Жердь через дверцу забрался в машину и выставил голову из люка. Выстрелы на другой стороне дороги смолкли – подбираются, гады! Кто ж это такие? И главное, сколько их? Судя по выстрелам – немного.
– Вон. – Он ткнул пальцем в раскидистый дуб, растущий далеко справа у поворота дороги. За дубом начиналась широкая просека. – Я там схоронюсь, ждать буду. Но вы быстрее давайте, а то вас только за кровососом на Агропром посылать!
Огонек, на ходу перезаряжая тэтэшник, съехал к машине, Жердь выбрался из автобуса, и они поспешили к зарослям, где исчезли Шульга с водителем. Шрам все еще занимался Лысым, иногда посматривая на дорогу, а иногда бросая косые взгляды на бандитов. Филин развернулся к ним задом, а к дубу передом и пополз по-пластунски, низко опустив голову. На другой стороне дороги снова застучали выстрелы.


***

– Теперь ходу!
Как только деревья скрыли канаву с бандитами, Тимур вскочил. Растафарыч, потерявший кепочку и порвавший рубашку на ллече, тоже поднялся. Из ссадины на лбу сочилась кровь, дреды стояли дыбом.
– Пригнись и за мной!
Выставив пистолет, Тимур поспешил между деревьев. Он уже понял, где они находятся, – не так чтобы совсем близко, но и не очень-то далеко от Свалки, дойти реально и без дополнительной снаряги или оборудования, достаточно того, что лежит в рюкзаке. Хотя, если нарваться на большую стаю псевдособак или кровососа, с одним пистолетом и ножом выжить будет трудновато. Впрочем, кровососы в этих местах не встречаются.
Вечерело. Тимур бежал сквозь пронизанный косыми солнечными лучами лес, вздымая ботинками сухую листву, вдыхая знакомые запахи Зоны, которые, как ему казалось, успел начисто забыть за этот год. Но нет, на самом деле память о них не исчезла – и Зона не забылась, как он уверял самого себя, никуда она не делась, а сидела внутри, притаившись, и лишь дожидалась момента, чтобы снова занять свое законное место.
Он трижды поворачивал, путая следы, пересек широкий ручей, обежал болотце. Выстрелы отдалялись. Растафарыч, далеко выбрасывая длинные ноги, нагнал его. На бегу схватил за плечо, спросил:
– Куда мы? Надо…
И замолчал: деревья расступились, они вылетели на небольшую полянку, почти идеально круглую, очень симпатичную, заросшую высокой пышной травой и окруженную кольцом из кустов земляники.
С другой стороны на поляну шагнула веснушчатая розовощекая девушка с неровно подстриженной русой челкой и двумя короткими косичками, в застиранной, слишком большой для нее военной форме и зеленом берете набекрень. Рукава закатаны до локтей, штанины – до колен, босая, в одной руке мужские ботинки, в другой – АК Суда по автомату и настороженному лицу, она пробиралась в обход, чтобы зайти к канаве, куда свалился автобус, с тыла.
Тимур вскинул пистолет, девушка – автомат.
– Шульга?
– Вояка?
Растафарыч отскочил в сторону и пригнулся, настороженно переводя взгляд с одного на другого. Вояка добавила растерянно:
– Так это вы в той тачке черной были?
– А это вы на нее напали? Ну да.
Тимур наморщил лоб.
– Вы ж народ в Зону через Периметр проводили. Чего вдруг в бандиты подались?
Вояка развела руками:
– Ну, так вышло… Сколько их там?
– Пятеро, – сказал Растафарыч, распрямляясь. Он стоял примерно между ними. Вояка посмотрела на него и нахмурилась:
– Погоди, ты ж водила институтский!
Она нырнула вбок, уходя с линии огня, но Тимур был готов к этому и заранее прикинул, как будет действовать. Прыгнув вперед и оказавшись по левую руку от Вояки, он вмазал ногой по АК. Выбить автомат из рук девушки не удалось, но Тимур отбросил ствол в сторону, чтобы пули не попали в него или Растафарыча. Он уже схватил Вояку за кисть, когда на полянке появилось новое действующее лицо – то есть сначала возникла борода, которой это лицо поросло, такая большая, что хватило бы на трех Карабасов-Барабасов, а после и сам обладатель бороды, известный в южной Зоне под кличкой Лохматый.
Насколько знал Тимур, их бригада состояла из четверых. Барыга крутился в барах и в «Хоботе кровососа», подыскивал клиентов и передавал Каплану, который вел их через Периметр – всегда в те дни, когда на местном КПП дежурила прикормленная смена. Ну а Лохматый встречал их. Он за Периметр никогда не совался, так как не любил большую землю. Вместе с Воякой, которая либо хозяйничала в лагере бригады, либо помогала Лохматому, доводил клиента до ближайшей точки, куда тот сам желал: к схрону Сидоровича, к «Сундуку» или в один из небольших сталкерских лагерей на болотах. С одного человека бригада брала от семисот до полутора тысяч долларов, это зависело от всяких обстоятельств. Насколько Тимур знал, они никогда никого не обманывали, заботясь о своей репутации, всегда доставляли клиента в целости и сохранности… Что же произошло?
Лохматый, встопорщив бороду, поднял берданку с укороченным стволом. Тимур ударил Вояку под дых, развернув спиной к себе, схватив за горло, наставил пистолет на Лохматого. Ствол берданки смотрел точно в висок стоящего между ними Растафарыча.
Сталкеры замерли.
– Я против насилия, – сообщил волосатый. Вояка разжала пальцы, ее ботинки свалились в траву.
Автомат она держала в опущенной руке стволом вниз, и Тимур посоветовал:
– Вторую ручку тоже разожми, не стесняйся.
АК упал вслед за ботинками. Лохматый оглаживал бороду, глаза бегали под мохнатыми бровями. Выстрелы со стороны канавы все еще звучали – нечасто, но регулярно.
– Шульга… – начала Вояка, но Тимур перебил:
– Ладно, хватит. Давайте жить дружно. Чем бы вы там ни занимались, мы вашему промыслу не мешаем.
Лохматый спросил у Вояки:
– Эти откуда взялись?
– Да из машины они! – хрипло ответила девушка. – Навстречу вот чесали…
Бородатый сталкер поразмыслил и обратился к Рас-тафарычу:
– Что в машине?
Водитель обеими руками держался за воротник рубахи и часто сглатывал. По лбу из-под дредов медленно стекала капля пота.
– Что везешь, спрашиваю?
– Приборы да ящики для образцов, – пробормотал Растафарыч. – Имей в виду, мэн, я против…
– Каких еще образцов?
– Образцов аномальной флоры и фауны.
– А снаряга? – выдохнула Вояка, подавшись вперед, и Тимур покрепче сжал ее шею.

. – Припасы? Стволы?!
– Герла, не вожу я никаких стволов! Нет их в моем каре и никогда не бывало!
– Какой еще каре? – переспросила Вояка растерянно. Дочка сталкера, она не отличалась особой образованностью и знанием иностранных языков.
Лохматый тяжело уставился на Тимура. Вздохнув, тот стал пояснять:
– Я его подрядил провезти меня в Зону. За четыреста евро. В машине никаких стволов, ничего такого, только пара приборов и всякие ящики.
– Четыреста, значит. – Лохматый, скривив губы, плюнул в траву под ноги Растафарыча.
– Наш промысел себе забрал! – поддакнула Вояка. – Гад волосатый, из-за тебя мы…
– А, так это НИИЧАЗ ваш бизнес порушил? – догадался наконец Тимур. – Институт в этой части Зоны все под себя подмял, да?
– Да! – Вояка дернулась, но Тимур держал крепко. – НИИЧАЗу, блин, не выгодно, чтоб свободные сталкеры в этом районе шлялись… А этот гад патлатый теперь сам людей в Зону провозит, да еще всего за четыреста!
Выстрелы у канавы звучали совсем редко, но не смолкали. Лохматый напряженно думал, разглядывая Раста-фрыча с Тимуром, а Вояка разорялась:
– От послала Зона работку! А чё еще делать, а, Шульга? Теперь мы народные мстители – грабим машины НИИЧАЗа да на базы их нападаем, на экспедиции… У них уже две базы в этом районе. А мы как Робины, мать их, Гуды…
– Кто машину защищает? – перебил Лохматый, и Вояка сразу замолкла. – У канавы Барыга с Капланом. Вы двое – здесь, а кто там?
– Да, кто машину защищает? – спросила Вояка. – Кто там в наших пацанов палит?
– Владлен и Гнедиш, – ответил Растафарыч. – Охранники институтские.
– А, ну это фигня, – решила Вояка.
Тимур добавил:
– И еще Филин с Жердем и Огоньком. Вояка вздрогнула, переглянулась с Лохматым.
– Ты чё врешь? – подозрительно спросил тот, вжимая ствол в висок Растафарыча, который от страха уже вспотел весь до кончиков дредов. – Что Филин со своими в автобусе институтском делать будет?
Продолжая сжимать шею Вояки и не опуская нацеленного в грудь Лохматого пистолета, Тимур пожал плечами:
– Не знаю. Меня здесь давно не было, это тебе лучше знать, как они в тот автобус попали.
– Погоди, Лохматенький! – закричала вдруг Вояка. – А ведь слыхала я… краем уха в «Берлоге» слыхала, что Филин теперь вроде под НИИЧАЗом ходит!
– Угу, – протянул Лохматый и снова задумался. Потом тряхнул головой, удерживая берданку одной рукой, другую запустил в бороду, выудил из нее какую-то щепку, оглядел, сунул в зубы и принялся жевать, как спичку. – Так, надо отзывать парней. С Филином связываться не резон. – Он опустил берданку. – Шульга, ствол к земле. Мы уходим.
Когда дульный срез перестал вжиматься в висок, Рас-тафарыч, пошатнувшись, снова схватился за воротник и попятился, путаясь ногами в высокой траве.
– Шульга, отпусти ты меня уже! – взмолилась Вояка. – Чё пристроился сзади, как голубок? Нам валить пора, там же Филин, не слыхал, что тебе сказано?
Не спуская с Лохматого настороженного взгляда, Тимур отпустил ее. Вояка, потирая шею, сразу отпрыгнула, а Лохматый зажал берданку под мышкой, сунул два пальца в рот и свистнул: длинно, переливчато, громко.
– Почему же вы тикаете оттуда? – спросил он, когда почти сразу после свиста выстрелы у канавы смолкли.
– Филин не знал, что я в автобусе прячусь, – пояснил Тимур, убирая пистолет в кобуру. – Он за мной охотится вообще-то. И Растафарыча он пришьет, если узнает, что тот такого пассажира вез…
– Из-за долга Стаса, что ли? – подала голос Вояка. – Лохматенький, так что, здесь их дожидаться будем?
– Что ты про Стаса знаешь? – спросил Тимур.
– Да только то, что он Филину должен. Бородатый сталкер покачал головой:
– Здесь не будем ждать, к каналу идем. А вы, – он посмотрел на Растафарыча, на Тимура, которому его взгляд совсем не понравился, – пошли с нами, что ли. Все равно вам деваться вроде как некуда.


***

Филин прятался за дубом и выцеливал смутно различимую фигуру на другой стороне просеки, когда раздался шелест травы и рядом возникли подручные.
– Не нашли их, – выдохнул Жердь, у которого от ползания снова разболелась рана. – Как в Зону канули.
Вожак, так и не выстрелив, повернулся. Жердь, прижав руки к ребрам, улегся в высокой траве, Огонек присел за дубом на корточки, низко опустив голову.
– Упустили, олухи позорные, – сказал Филин.
– Они зигзагами там, – пояснил Огонек. – Это ж Шульга, он понимает, как от погони уйти.
В кустах на другой стороне просеки щелкнули три выстрела, две пули впились в дуб, третья пролетела прямо над большим хрящеватым носом лежащего навзничь Жердя, и тот зажмурился.
Издалека донесся длинный переливчатый свист. Выстрелы смолкли. Некоторое время бандиты прислушивались, потом Филин сказал Огоньку:
– Проверь, что там. Чё-то я никого больше не вижу… Жердь перевернулся на бок, расстегнул рубаху и стал осматривать сбившуюся повязку, сквозь которую проступило пятно крови. Огонек снял сумку с ремня, улегся и пополз в обход дуба. Положив руку с пистолетом в развилку между толстыми сучьями, Филин прикрывал его. Солнце садилось, желтые столбы, в которых кружились пылинки и всякая мелкая лесная сволочь, наискось рассекали воздух, начинаясь между кронами и упираясь в засыпанную палой листвой, поросшую травой и мелким кустарником землю. Среди этих столбов и в накрытых тенями участках ничто не шевелилось – нападающие растворились в тихом пятнистом сумраке.
Подул ветерок, зашелестела трава. Жердь, дернувшись, схватился за пистолет.
Из-за дуба показался Огонек, опустился на корточки, привалившись к стволу.
– Нет никого. Трава примята, ветки обломаны. Следы к каналу идут, кажись. И кровь на земле в одном месте. Еще гильзы.
Филин убрал руку с пистолетом из развилки и выпрямился. Жердь сел, потирая поясницу. Со стороны канавы с машиной донеслись шаги, и они повернулись туда. Между деревьями показались Шрам с оклемавшимся Лысым. Они достали из автобуса свои рюкзаки, на ремнях висели кобуры с какими-то импортными пистолетами, а подмышками – «узи». Голова Лысого была замотана бинтом.
– Вы нас бросили, – обвинил Шрам, останавливаясь перед бандитами. Голос его был по-прежнему ровным и сухим, лицо – спокойным, но взгляд настороженный.
Филин, сунув пистолет под мышку, всплеснул руками:
– Да ни в жизнь! Ты чё говоришь, служивый?
– Вы оставили нас в канаве, а сами разошлись в разные стороны, не сказав, куда идете, – добавил Лысый с угрозой.
– Шеф ваш сказал: вы опытные, до полевых условий охочи, – возразил Филин.
Жердь с Огоньком исподтишка наблюдали за вожаком и тихо веселились. Они знали эти интонации: Филин издевался.
– Я ж видел, тебе, служивый, «жарка» кумпол опалила. Ты теперь у нас опаленный Зоной. Первое крещение прошел. Ну и отошли мы, чтоб не мешать твоему боевому товарищу медицинскую помощь оказывать. Знал ведь я, что вы нас догоните, вот, остановился даже подождать… Хотел бы кинуть вас – так не стал бы под дубом этим загорать, а? – Он окинул институтских охранников с виду серьезным и вежливым, а на деле насмешливым и издевательским взглядом.
Лысый со Шрамом переглянулись, не зная, как реагировать. Филин заключил:
– Ладно, кто б на тачку ни напал, ушли они теперь. И Шульгу уже не нагнать, так что топаем быстрее в наш схрон. В Логове его перехватим, никуда не денется.


***

Канал – кривые бетонные скосы в трещинах и выбоинах, грязная зеленая вода, быстрое течение, сломанные ветки, трупы мелких мутантов и омуты. К нему сходились несколько каналов поменьше, а также трубы старой дренажной системы.
Большое круглое отверстие одной из них темнело в том месте, куда Лохматый с Воякой вывели Тимура и Рас-тафарыча.
Мутная жижа плескалась под бетонным сводом, на ней покачивался небольшой плот. Пять бревен, настил из досок, прибитые к ним ящики. На плоту лежала пара весел и шест, в задней части стоял бочонок с водой.
Когда один за другим перебрались на плот, Растафа-рыч, показав на бочонок, спросил:
– Пить ее можно?
– Хлебай, – разрешил Лохматый, и Вояка добавила:
– Это дождевая.
Взявшись за края бочонка, Растафарыч сунул в него голову. Пока сталкеры отвязывали веревку от торчащей из бетона арматуры, Тимур осмотрелся. Снял рюкзак, положил возле ящиков и прошелся по плоту.
Погрузив шест в воду, Вояка оттолкнулась от нижней части трубы. Вода достигала примерно ее середины, они могли стоять, выпрямившись в полный рост и не задевая макушками бетон.
Когда Вояка вывела плот в канал, течение подхватило его, и девушка крикнула:
– Эй, закрепитесь!
Лохматый копался в одном из ящиков, Растафарыч все еще мокнул в бочонке, и Тимур схватил веревку, до того наброшенную на арматуру. Кинул петлю на торчащий из бетона железный крюк, затянул скользящий узел. Течение сразу прижало плот к склону канала.
Вояка опустила шест. Вверху показались две головы, Тимур взялся за пистолет, но Лохматый буркнул: «Спокуха, Шульга», – и махнул рукой.
Плот качался на мелких волнах. Барыга и сильно хромающий Каплан спустились по склону. Правое бедро Каплана перетягивал жгут. У него была берданка, как у Лохматого, а Барыга держал охотничий дробовик с перемотанным изолентой стволом. Бригада выглядела не слишком презентабельно: одежда старая, потертая, порванная и не однажды зашитая, стволы плохонькие, сна-ряги особой на плоту не видать. Даже тэтэшник Тимура в сравнении с берданками и дробовиком выглядел нехилым стволом. Да и взгляды, которые Лохматый иногда бросал на его рюкзак, а Вояка, оба ботинка которой (это выяснилось, когда уже на плоту девушка наконец обулась) просили каши, – на обувку… Нехорошие это были взгляды, настораживающие.
Каплан его узнал и вяло кивнул, хромая к плоту, а Барыга схватился за висящий на плече обрез, и лишь поспешные разъяснения Вояки успокоили его.
– Филин? – изумился он. – Во дела! То-то мне показалось, вроде Жердь там в траве нарисовался… Хорошо, что мы слиняли! Ну ладно, этот хлопец, значит, свой брат, сталкер, а вон тот волосатый нам зачем сдался?
– Давайте отплывать быстрее, – буркнул Лохматый, отходя к носовой части плота, куда прохромал Каплан. – Пока Филин со своими здесь не появился.
– Да он к схрону ихнему небось сразу пошел, – возразила Вояка, налегая на шест. – Тот недалеко вроде. Шульга, отвязывай плот. Эй, Барыжка, а ты мне помоги!
– Сама рули, – возразил тот. Встав перед бочонком, он снял с торчащего из него гвоздя продавленную кружку, зачерпнул воды и выпил залпом. – Мы там воевали, а вы по лесу гуляли.
– Это кто гулял?! – возмутилась Вояка. Тимур снял петлю с крюка, и она оттолкнула плот от берега. – Меня Шульга чуть не грохнул на поляне, пока разобрались, чего к чему…
Растафарыч, с дредов которого текла вода, старался держаться поближе к присевшему на корме Тимуру. А тот передвинул кобуру почти на спину, положил руки на колени; поза казалась расслабленной, но взгляд перебегал от сталкера к сталкеру.
– Так вы теперь разбоем промышляете? – спросил он. Подхваченный течением, плот быстро поплыл между бетонных берегов. Солнце село, над мутно-зеленой водой дул прохладный ветер, отражение облаков дробилось на мелких волнах. Впереди канал круто изгибался.
– Не разбоем, а Робины Гуды мы, – возразила Вояка, положив шест. – Сказано ж тебе: институт нам весь бизнес попортил. Меня едва не захватили, Лохматика вон чуть не пристрелили…
– А меня в городе менты загребли, хотя раньше бабки брали и не жужжали, – пожаловался Барыга. – Еле сбежал, когда в «бобике» ментовском везли.
– И мы теперь жестоко мстим, – заключила Вояка. Каплан сидел в носовой части, вытянув раненую ногу, над которой с ножом и мотком бинта в руках склонился Лохматый. Они тихо разговаривали, изредка бросая взгляды на Тимура и непривычно молчаливого Растафарыча.
– И где вы теперь обитаете, мстители? – спросил Тимур.
– В доме одном там дальше. – Вояка махнула рукой в сторону, куда плыл плот. – Типа схрона там у нас. Ну, не совсем схрон, потому что не это… не схоронен он, а на виду прям у всех, но, в общем, там наша база.
– И давно вас НИИЧАЗ из бизнеса попер?
– Да уже пару месяцев как. Тимур широким жестом обвел плот:
– Много наметили за истекший период? Добра вроде не шибко набрали…

– А ты не шуткуй, не шуткуй, – недобро произнес Барыга. – Ты у нас гость и веди себя вежливо, а если чё не нравится – так выход вот.
Он показал на воду за бортом.
– Я и не шуткую, – сказал Тимур. – НИИЧАЗ и мой враг, выходит, потому что Филин с ними спелся, а Филин за мной охотится.
– И чего ж он за тобой охотится, Шульга? – подал голос Каплан. Лохматый закончил с его ногой, и сталкер выпрямился, опираясь на берданку.
– Не знаю, – ответил Тимур, ощущая тяжесть артефакта в кармане куртки. – Это ты у него спроси при случае, а потом мне расскажешь, чтоб я тоже в курсе был.
– Может, и спрошу, да вот только… – начал Каплан и не договорил, потому что вдалеке за кронами деревьев, растущих по берегам канала, раздался рокот.
– Ой, ма, вертушка! – Вояка аж присела. – Армейская, узнаю по звуку! Патруль!
Все замерли, вслушиваясь. Каплан нагнулся к присевшему на ящик Лохматому и что-то быстро прошептал, косясь в сторону Шульги и Растафарыча. Бородатый сталкер кивнул, встал и отошел к левому краю плота. Каплан похромал к правому.
– Прочь полетел. – Вояка шумно перевела дух. – К Периметру, кажись. Чё это они разлетались, а? Не нравится мне.
Тимур не слушал – притянув к себе Растафарыча, шепотом отдал ему приказ. Водитель сначала нахмурился, после пожал плечами. Тимур выпрямился, а Растафа-рыч, наоборот, присел, вытянув в сторону руку.
Дальше все произошло очень быстро.
Лохматый, чья берданка лежала на ящике в стороне, бросился к Тимуру, занеся охотничий нож. Каплан вскинул свое оружие. Вояка вообще ничего не успела понять и только ойкнула от неожиданности, зато давно просекший ситуацию Барыга прыгнул к центру плота, где лежал его дробовик.
Тимур с криком «Индеец, давай!» бросился под ноги Лохматого, а Растафарыч схватил лежащий вдоль края плота длинный шест, на который как бы невзначай положил руку.
Лохматый с руганью полетел на доски, за его спиной вскочивший Тимур выдернул из кобуры пистолет и выстрелил Барыге по ногам. Растафарыч с тонким протяжным вскриком махнул шестом и врезал по коленям Ка-плана, а потом, провернув длинную палку, как заправский кунфуист, обрушил ему на голову.
От ног Барыги разлетелись красные брызги. Перевернув ящик, он налетел на Лохматого, зацепился за него, как перед тем бородач за Тимура, и упал в воду.
– Все за ним! Прыгайте, ну!!! – громовым голосом проорал Тимур и выстрелил над головой приподнявшегося Лохматого.
– Шульга… – начала Вояка.
– Грабануть нас решили, уроды?! Совсем совесть потеряли?! В воду – пристрелю!
Он ногой ударил Лохматого по голове. Тот перекатился на бок, схватил Тимура за ступню и дернул, но не сумел опрокинуть – присев на второй ноге, Тимур обхватил бочонок с водой и вытянул руку с пистолетом так, что ствол почти уперся в бородатое лицо.
Сзади раздался стук шеста, ругань Каплана, потом громкий плеск воды.
– Ныряй, борода! – приказал Тимур и пнул Лохматого подошвой в плечо.
Сталкер оскалился, привстал, сжав кулаки. Тимур выстрелил. Он хотел, чтобы пуля пролетела прямо возле уха, но слегка не рассчитал. Лохматый ахнул, поднес у уху ладонь, и когда отнял, на ней была кровь из разорванной мочки.
– В воду! – повторил Тимур, выпрямляясь. Сзади подскочил Растафарыч, держащий перед собой шест, будто спортивный прыгун. Концом его подцепил Лохматого и отбросил назад. В последний момент тот успел схватиться за шест, выдрал его из рук Растафарыча и свалился в воду.
– Ты же против насилия. – Тимур повернулся кругом, окидывая взглядом плот, который течение поднесло к повороту канала, и повел пистолетом в сторону трех голов сзади.
– Я против насилия над собой, – возразил Растафарыч, глядя на застывшую посреди плота Вояку. – А ты, герла, чего ждешь? Купайтесь и размножайтесь, как завещал нам Большой Маврикий. Водные процедуры полезны для нервной системы, въезжаешь?
– Мужики! – простонала Вояка. Она побледнела так, что даже веснушки стали почти не видны. – Я ж не знала, что они… Да я бы ни за что… Шульга, я при чем? Это Лохматый с Капланом, они злые, а я нет, я только…
– Прыгай, – сказал Тимур безжалостно, и Растафарыч кровожадно кивнул.
– А вот хрен вам! – ответила Вояка и села по-турецки. – Стреляйте, а не прыгну! Я плавать не умею! Воды не переношу ваще! С детства… у меня эта… клаусафобия!
– Боишься дедов морозов, герла? – удивился Растафарыч. – Или ты гидрофобию имела в виду?
Позади три сталкера плыли к берегу. Расстояние между ними и плотом увеличивалось, и Тимур опустил пистолет, но пока что не прятал его в кобуру. Растафарыч принялся собирать разбросанное по доскам оружие. Проходя мимо Тимура, хлопнул его по плечу и повел подбородком в сторону Вояки:
– Ты как хочешь, школьник, а мне пиплов, которые плавать не умеют, в воду бросать вера не велит. Не могу я так, не по-нашему это…
– Чьему «нашему»? – спросил Тимур, покосившись на Вояку, которая с надеждой прислушивалась к разговору, приоткрыв рот.
– Не по-растафарски, закопать тя в конопле. Пусть герла с нами дальше плывет.
– Ну, пусть плывет. – Тимур сунул пистолет в кобуру, и Вояка обрадованно вскочила.
– Шульга, я в натуре не предательница! – закричала она, подбегая к ним. – Я тебе говорю: мне это все не нравилось с самого начала! Людей грабить – это не для меня, я же честная девушка! И батя мой был… Да он в гробу перевернулся бы, если б узнал, кем его дочура стала. Но деваться некуда было, понимаешь?
– Ладно, заткнись уже, – сказал Тимур устало. – Где этот ваш дом-типа-схрон, впереди? Далеко плыть до него?
– С километр, а то и больше. Канал дальше вокруг Свалки идет, а нам в такое ответвление свернуть надо слева…
– Дружки твои туда быстрее нас не доберутся?
– Не! – Снова порозовевшая Вояка замотала головой так энергично, что казалось, сейчас веснушки застучат друг о друга. – Пехом – никак! Там же дальше по берегам опасно становится, а они и без стволов теперь, и без всего… К утру разве что, не раньше. Ну чё ты грозишь мне, сволочь?! – обозлилась она и показала кулак одной из трех фигур, выбравшихся на бетонный скос далеко позади.
Плот миновал поворот, и трое сталкеров пропали из виду.
– А ты куда направляешься, Шульга?
– Мне на Свалку надо. Растафарыч, а ты? Тот ответил, приглаживая дреды:
– В лагерь НИИЧАЗа пойду, больше мне некуда. Он возле бывшего колхоза «Красные Знамена Октября».
– О, я знаю такой! – обрадовалась Вояка. – И лагерь ваш знаю! Я тебя туда проведу! Растафарыч, значит? А меня Машей звать, если по-нормальному. Мария Натановна Подберезовикова, очень приятно! Батя мой – Натан, известным сталкером был. – Она схватила руку Растафарыча и принялась трясти. Задрала голову, вслушиваясь, и добавила с беспокойством: – Слышите, обратно рокочет? Вертушка… Кажись, навстречу нам летит.

Глава 7

Филину было хорошо. Зона вливалась в него через все поры, через зарубцевавшиеся дырки от ножевых и пулевых ранений, через ноздри, рот, глаза… Совсем недавно бандита то и дело пробирал озноб, но теперь ему стало жарко. На ходу он стягивал с себя фуфайки, свитера, рубахи – все, что нацепил, подъезжая к Периметру, – развешивал на кустах и ветках и остался в конце концов в штанах да порванной на груди майке.
Жердь с Огоньком уже видели, как меняется главарь при возвращении в Зону, и всякий раз им казалось, что он постепенно обрастает шерстью, а еще, возможно, перьями, что спина его горбится, будто там сложены два широких крыла, вместо носа проклевывается кривой сильный клюв, на руках – то есть толстых коротких лапах – вырастают когти, а глаза становятся еще больше, еще темнее, еще глубже и нечеловечнее. Короче, главарь превращался в Филина, настоящего и неповторимого, зловещего и пугающего.
К лесопилке, где находился схрон банды, они вышли, когда уже начало темнеть. Длинное дощатое здание стояло на краю заросшей молодыми деревцами и низким подлеском просеки. Задняя часть лесопилки погружалась в дремучий старый лес, а переднюю половину обступили тонкие белые березки, отчего дом напоминал избушку Бабы Яги: одна сторона в обычном мире, а другая невесть где.
С «березовой» стороны высилась хлипкая башенка – шест с перекладинами, на нем помост и навес из веток. Когда Филин сотоварищи и два охранника вышли на просеку, вверху раздался кашель.
– От сторож! – хохотнул Жердь. – На всю Зону тебя слыхать!
– Вы, что ли? – донесся с помоста нежный, почти девичий голос. – А эти двое кто?
– Они со мной, – негромко, но как-то очень мощно, на всю просеку ухнул Филин. – Спускайся.
Молодой, не старше двадцати, парень соскользнул по шесту и встал перед ними. В кобурах на поясе висели два настоящих ковбойских револьвера. У парня были золотистые волосы, а лицо – распрекраснее некуда, неземную красоту его портил только очень тонкий, почти безгубый прямой рот, похожий на прорезанную бритвой щель.
– Где они? – спросил Огонек, и Красавчик повел рукой в сторону дома.
– В карты режутся. А меня Боцман дежурить оставил, – с детской обидой добавил он.
– Одноногий жив? – уточнил Филин.
– Жив, что ему сделается.
– Скальпель ему может сделаться, – проворчал главарь и, оттолкнув Красавчика плечом, зашагал к лесопилке.
Дом делила пополам кирпичная стенка с глухой железной дверью. В просторном светлом помещении было три окна, большой стол, лавки и лежанки. В древнем комоде хранились стволы и боеприпас, в подполе, куда вел люк, – съестное. В углу уютно гудела печка, на столе горела масляная лампа. Здесь всегда было тихо и покойно, всегда чисто, приятно пахло, а за окнами нежно шелестели молодые березы.
Боцман с Гадюкой, сводным братом Красавчика, без азарта играли в карты. Бандиты подняли головы, и Филин с порога спросил, показав на железную дверь:
– Скальпель?
– Там, – кивнул Боцман, вставая. – Здорово, командир. Как съездил?
Филин уже шагал к двери.
– Как Одноногий?
– Да вон как раз Скальпель над ним работает. Будто в подтверждение из-за стены донесся вой.
– Он его доконает щас. – Филин толкнул дверь и шагнул дальше, оглянувшись на Лысого со Шрамом. – Вам туда нельзя, здесь ждите.
Жердь с Огоньком тоже остались, а Боцман и Гадюка вслед за главарем вошли на обратную сторону.
Бандиты к такому уже привыкли, но на свежего человека эта особенность их схрона всегда производила неизгладимое впечатление. Вторую половину дома окружал старый лес, сквозь единственное залепленное паутиной окно лился тусклый, какой-то мшистый, неприятный свет. Он словно материальная субстанция – густая, вязкая, плесневелая – втекал в комнату, наполняя ее собой, мешая дышать, залепляя рот, уши, глаза. На обратной стороне все звуки были глуше, запахи – резче, боль – мучительнее. Время здесь тянулось медленно и уныло, а жизнь присутствовала только в виде вяло шевелящихся по углам мохнатых пауков да синих навозных мух – и еще в виде Скальпеля. Единственный из банды, он спал в этой части дома, на штабеле досок в углу, подложив под голову мятый черный чемодан со своими инструментами. Потолок, вроде бы расположенный на той же высоте, что и в светлой половине, казался ниже, он давил, так что все время хотелось пригнуться, а еще лучше – выскочить из сумрачной части схрона поскорее и никогда не возвращаться. Пол усеивали темные пятна, сквозь щели проросла бурая трава, на стенах висели кривые вилы, треснувшие тележные колеса, ржавые подковы, обломки кос, ножи и топоры. Никто никогда не пытался открыть окно в торцевой стене, никто даже не выглядывал в него. Тихие-тихие звуки доносились снаружи: скрип, шелест, редкое постукивание и стрекотание… Лучше не видеть тех, кто стучит и стрекочет в корявых черных ветвях, вдруг они тоже посмотрят на тебя и вы встретитесь взглядами?
Гадюка, внешне мало похожий на брата, с неподвижным пустым лицом и коротким ежиком черных волос, гибко скользнул впереди Филина. Гадюка редко разговаривал и вообще нечасто издавал какой-либо шум – умел он двигаться неслышно и быстро. Зеленоватые, в черную крапинку, редко мигающие глаза его были мертвыми и преображались только в тот момент, когда он бросался на добычу.
Боцман, вошедший на сумеречную половину вслед за Филином, наоборот, был крупным шумным человеком с тяжелой одышкой – основательно за сорок, седина в густых волосах, клочковатые бакенбарды, которые он имел привычку приглаживать пальцами, отчего они только сильнее топорщились. Гадюка предпочитал ножи, веревки и небольшие пистолеты, Боцман любил АК и обрезы. Гадюка всегда одевался во всякое необычное шмотье вроде резиновых штанов от гидрокостюма, обтягивающие темные свитера или сетчатые безрукавки, на ноги натягивал узкие, сплетенные из полосок кожи туфли или мокасины, а Боцман носил плотные широкие штаны, фуфайку и тупоносые армейские ботинки. Возраст, внешность, манера поведения – все у них было разным, при этом они дружили, если это можно назвать дружбой. По крайней мере, с Боцманом, помощником главаря, Гадюка иногда играл в карты и даже разговаривал, а вот со своим нервным, вечно на что-то обиженным братом – никогда.
Голый Одноногий лежал, распятый на большом деревянном поддоне на козлах посреди помещения. Сбоку к нему подступал Скальпель, пленник выл. Левой ноги у него не было, там, где ее когда-то отняли, то есть немного ниже колена, розовела гладкая детская кожа. Из нее торчали несколько скальпелей, медицинские ножницы и тонкий буравчик, по инструментам стекала кровь. Вообще на Одноногом было много крови – она сочилась из порезов на груди, плечах и животе, застыла коркой на пальцах, раздробленных и похожих на свернутые жгутиками тряпочки, она полностью залила его правый глаз, напоминающий раздавленную спелую сливу. Руки и ноги его были примотаны проволокой к железным скобам, торчащим из поддона.
Скальпель, приближающийся к поддону своей ужасной походкой, исполнял в банде роль доктора. Среднего роста, более худой, чем Жердь, с длинным носом, узкими скулами и подбородком. Ноги его напоминали огромные крюки, он переставлял их, двигаясь, как какой-то корявый монстр из фильма ужасов. Пальцы тонкие и подвижные – как ножки насекомого, а запястья – как большие волосатые пауки, нервные и копошливые, живущие отдельной от остального тела жизнью.
Одноногий выл. Но не потому, что его пытали, просто Скальпель подступал к нему с таким видом, что любой начнет икать от страха. К тому же в каждой руке его было по ножу, в одной – длинный и широкий, в другой – маленький и узкий.

Филин в Зоне говорил мало, особенно сразу после возвращения из-за Периметра, за него приказы отдавал Боцман, всегда тонко угадывающий настроения, желания и мысли главаря. И сейчас Боцман крикнул:
– Эй, стой!
Скальпель сделал еще пару шагов, повернулся, склонив к плечу голову и покачивая ножами.
– Что? – скрипуче спросил он.
Гадюка бесшумно приблизился к поддону, разглядывая Одноногого. Тот заныл:
– Я все скажу! Только не пускайте его ко мне! Между Боцманом и Филином просунулся Красавчик и наябедничал:
– Да он давно готов сказать. Только Скальпелю это зачем? Ему другое интересно – что у терпилы под кожей.
Скальпель в ответ покачал ножами. Пальцы его непрерывно шевелились, перехватывали рукояти то выше, то ниже, сгибались в суставах, поглаживали лезвия – Все скажу! – всхлипнул Одноногий.
– Все мне не надо, – ответил Филин. – Про Логово расскажи.
Подойдя к поддону, он убедился, что лежащий на нем человек с одутловатым лицом запойного пьяницы находится при смерти. Скальпель шагнул следом, обозленный Филин повернулся и толкнул его в костистую грудь.
– Он же кончается уже! Если б я позже вернулся… Скальпель покачал головой:
– Жив, жив.
– Жив! Еле-еле душа в теле. Так, Боцман, останься, остальные пошли вон отсюда.
Когда выскользнувший последним Гадюка прикрыл за собой дверь. Филин снова повернулся к поддону. Одноногий стонал, пуская розовые пузыри. За окном тихо стучали, стрекотали и скрипели. А в комнате шептали. Нет, не Боцман – он стоял молча. И не Филин. И уж точно не отдающий Зоне душу Одноногий. Эту часть дома наполняли призраки убитых бандой людей: они смутными силуэтами проползали под потолком, скалились из щелей, их разинутые в немом крике рты корячились в окне, из теней глядели мертвые глаза. Сгорбленные серые фигуры толпились в углах, и кто-то совсем уж страшный, длинный, тощий, как смерть, и без кожи прятался в штабеле досок, на которых спал Скальпель, иногда ворочался там, булькал горлом и неслышно постанывал.
Боцман ежился, исподтишка оглядываясь, а Филина все это не пугало. Наоборот, ему на обратной стороне схрона было хорошо, здесь он напитывался темной энергией, становился сильнее. Не меньше трети призраков составляли его жертвы – те, кого убил он лично, еще треть была делом рук Скальпеля, оставшиеся – остальной банды.
– Ну что. Одноногий? – спросил он, склоняясь над полутрупом на поддоне. – Расскажи мне, как попасть в Логово.
На «березовой» половине быстро поевшие Лысый и Шрам в одинаковых позах сидели на лавке под стеной. Скальпель, сделав Жердю укол, ловко вытащил пулю и перематывал раненому бок. Недовольного Красавчика снова отправили дежурить, а Огонек ужинал. Когда Филин с Боцманом вернулись, все подняли головы и поджигатель спросил:
– Ну что?
Боцман покачал головой:
– Кончился Одноногий. А Логово… Надо же, не ожидал. В интересном таком месте находится. То есть оно посреди Свалки, мы его тыщу раз видели, да никто не догадывался.
– Идем, – ухнул Филин, подходя к столу. – Собирайтесь.
– Прям щас? – охнул Жердь, отталкивая от себя Скальпеля. – Командир, пожалей, я ж на ногах еле стою!
Филин оглядел подручных темными глазами:
– Скальпель, пулю достал? Вколи ему чё-то, артефакт приложи, замотай бок. Сейчас жрем, два часа на отдых и потом в дорогу. До утра на месте надо быть, чтобы Шульга во второй раз не ушел.


***

Вояка закричала: «Спасайся!» – и попыталась спрятаться за ящиками.
Растафарыч с Тимуром прыгнули в разные стороны. Летевший низко над водой вертолет открыл огонь из крупнокалиберного пулемета, и пули буквально раздробили плот. Взлетели куски древесины, щепки и обломки ящиков. Не успев схватить рюкзак, Тимур упал в холодную грязную воду. Поплыл к берегу. Тень мелькнула, на миг заслонив небо, и унеслась прочь, оглушительный рокот стал тише. Клокочущая вода вынесла к Тимуру бревно, в которое, зажмурившись, вцепилась Вояка.
Когда вертолет развернулся над каналом и понесся обратно, Тимур, залепив ей оплеуху, прокричал:
– Отпусти его! Подстрелят!
Вояка зажмурилась сильнее и обхватила бревно еще и ногами.
Лопасти огромной циркулярной пилой прорезали воздух, вертушка приближалась, задрав хвостовую штангу, пули чертили в воде глубокую борозду с рваными краями, которая неслась прямиком к бревну.
И тут оно перевернулось Воякой вниз. Тимур нырнул, а когда вынырнул, развороченное пулями бревно превратилось в груду обломков и девушка барахталась в бурлящей воде.
Увидев, как по скосу канала, оскальзываясь и съезжая, лезет Растафарыч, Тимур пихнул Вояке прыгающий по волнам бочонок и крикнул:
– Не туда! Назад летит! – Он замахал руками, когда Растафарыч обернулся. – Не успеешь! Давай в ту трубу!
Рокот вертушки нарастал. Растафарыч кивнул, с разбегу обрушился в канал и поплыл обратно. Вояка обняла бочонок, как родную маму, и Тимур стал пихать его перед собой.
– В трубу плывем!
– Буль-буль! – ответила Вояка.
На втором скосе было круглое отверстие выходящей в канал большой бетонной трубы, вроде той, где народные мстители прятали свой плот.
Вертолет хищной птицей пронесся низко над водой, пули взбороздили ее, но все трое были уже в трубе: Растафарыч, загребая худыми руками, плыл первый, следом поднимала ногами тучу брызг Вояка, ее нагонял Тимур.
– Не останавливаться! – прокричал он. – Дальше давайте!
Рокот стал тише. Световой круг, за которым виднелся другой берег канала, постепенно удалялся. Какой длины эта труба? Впереди вроде поворот, но темно, плохо видно…
Рокот снова усилился, звучал он теперь будто где-то над головой.
– Опускается, мазафака! – крикнул Растафарыч, не оборачиваясь. – Пиплы, дангер! Сейчас сюда палить начнет!
– Машка, отпусти бочонок, я стою! – заорал Тимур. – Тут дно, отпусти его, быстрее будет!
Он встал во весь рост – вода достигала груди – и зашагал, наклонившись вперед, раздвигая воду руками. Волны гулко бились в бетонные стенки. Вояка наконец нашла в себе силы расстаться с бочонком и тоже пошла. Рокот лился в трубу сзади, медленно усиливаясь. Когда вертушка летала над каналом, сила звука менялась гораздо быстрее, а тут… Прав волосатый, машина опускается.
Они достигли поворота трубы, когда в ней стало темнее. На ходу Тимур оглянулся – покатая кабина закрыла обзор, вертушка висела совсем низко, он даже удивился, что пилот решился на такой маневр, ведь лопасти могли зацепить верхнюю часть трубы.
– Ныряйте!
Он кулаком ударил Вояку между лопаток и нырнул вслед за Растафарычем. Тупой, тяжелый, очень частый стук донесся сквозь водную толшу. Мутную темень наискось прошили светлые струи – слева, справа, выше, ниже, – распадаясь пузырями, которые взмывали к поверхности. Тимур извивался, чтобы ни одна не зацепила его, и плыл дальше. Проехался плечом по бетонному углу, схватился за него, изогнувшись, толкнул тело за поворот трубы.

Ногу сильно дернуло, он скосил глаза – одна из струй проткнула ступню. Он разинул рот в немом крике, хотя боли не ощутил – наверное, от шока, – исторгнув из себя гроздь светящихся серебристых пузырей. Воздух из груди исчез весь, начисто, дышать стало нечем, а тупой стук все так же наполнял трубу.
Светлые струи остались за спиной, и он вынырнул, оттолкнувшись от дна, с хрипом вдохнул, ожидая, что вот сейчас появится боль, но ее все не было.
Спереди лился совсем тусклый, рассеянный свет, он озарял голову Вояки, которая беспокойно крутилась из стороны в сторону.
– Шульга, дорогой! – обрадовалась девушка. – Жив, брателла! За мной давай, волосатик твой уже туда занырнул!
Грохот смолк – вертолетчик за поворотом прекратил огонь, – но рокот еще наполнял трубу. Тимур присел, задрав ногу, пощупал ступню – вроде все цело… Ага, каблука нет. Пуля снесла его начисто, но подошва, а уж тем более пятка в порядке – повезло.
– Как бы они военсталов не выпустили, десантников, – озаботилась Вояка. – В такой вертушке запросто человека четыре-пять сидеть могут, кроме пилотов.
Тусклый свет шел от пролома в бетонной стенке. Выходит, труба тянется не под землей, а у самой поверхности, выступая над нею длинным горбом – ив одном месте этот горб пробит. Оттолкнув Вояку, Тимур первым сунулся в дыру, находящуюся как раз на уровне воды, огляделся и стал протискиваться.
– Осторожно, за арматуру не зацепись, – предупредил он. – И не шуми.
Вертолет рокотал неподалеку, сквозь шум винта доносились голоса. Растафарыча не видать. Пока они вылезали, окончательно стемнело, и Тимур едва различал окрестности.
Выливавшаяся из трубы вода образовала большое болото между каналом и лесом. Глубина была примерно по пояс, но он не рискнул выпрямляться во весь рост: вертолет, судя по звуку, находился неподалеку.
Отплыв от трубы, Тимур огляделся. Полоса леса темнела впереди, верхушки деревьев на фоне черного неба, где только-только проступали первые звезды, едва угадывались.
Плеснулось, и рядом возникла голова Вояки.
– Э, да тут грязюка сплошная… – начала она, приподнимаясь.
Тимур шикнул, ткнув ее ногой под колено:
– Не светись!
Вояка поскользнулась на мягком жирном дне, опустилась с головой, вынырнула и обрадованно сказала:
– Шульга, я воды перестала бояться!
– Круто, – ответил тот, медленно продвигаясь прочь от трубы и выглядывая Растафарыча.
– Нет, правда! Ты прикинь – как с плота упала, так чуть не померла, а потом раз – и отпустило! Будто свет такой в голову пролился, ну, луч с неба снизошел неземной… И сразу страх прошел, и теперь мне вроде нравится даже.
– Слушай, заткнись, – попросил Тимур. – Не боишься – хорошо, а теперь молчи. Я за твоей болтовней не слышу, где вертолет.
– Нет, так я ж просто радостью своей со всеми поделиться хочу.
В стороне вспыхнул свет – широкий косой луч уперся в болото. В верхней его части угадывался темный силуэт вертушки.
Машина повернулась – луч описал дугу – и полетела к ним.
– К лесу давай, – приказал Тимур. – Тихо, и будь готова нырнуть, как только скажу.
Они заспешили прочь от вертолета. Тот летел медленно, но все равно нагонял, пилот будто чуял, где находятся беглецы. Вода превратилась в жижу, на поверхности ее все чаще встречались островки травы, так называемые плывуны, в грязи болтались гниющие куски древесных стволов, ветки и коряги, их приходилось отталкивать со своего пути, а самые здоровые – обходить. Вертолет приближался. Оглядываясь, Тимур видел двух стрелков, высунувшихся слева и справа, луч с гудением бил из-под корпуса, превращая ночь в белый холодный день, его граница нагоняла беглецов. Они успевали добраться до леса, но не успевали спрятаться, Тимур понимал: стоит на краю болота вскочить, чтобы прыгнуть в лес, и их сразу заметят, воен-сталам надо только дать пару очередей – расстояние совсем небольшое, они просто раскрошат беглецов.
Понимал, но не видел другого выхода и брел через грязь, иногда подталкивая притихшую Вояку. Они достигли большого тяжелого плывуна, нырнули под него; тихо отфыркиваясь, вынырнули с другой стороны. Лес начинался прямо перед ними, а слепящий день, в котором ярко блестела поверхность болота, был уже совсем близко. Он накрыл травяной остров за спиной, когда от большого черного клубка корней, лежащего у границы леса, донеслось:
– Пиплы, ко мне! Тут как у Маврикия за пазухой – тихо, темно и пиявки не кусают!
Схватив Вояку за шиворот, Тимур потащил ее к корням. Прожектор целиком озарил прибрежный плывун, стало светло… еще светлее… Сквозь рокот донесся кашель одного стрелка, а впереди между корнями они увидели голову Растафарыча.
Спустя несколько мгновений луч уперся в корни. Тимур, водитель и Вояка замерли под ними, соприкасаясь плечами; макушки, лбы, глаза и носы над поверхностью, все остальное под ней.
Пару секунд свет слепил их, прожектор превратил мир в чересполосицу ярких пятен и черных, глубоких теней, давящий на уши рокот лился сверху, а потом вертушка ушла вбок, луч скользнул вдоль кромки леса, и по контрасту с режущим глаза черно-белым калейдоскопом воцарилась абсолютная, непроглядная темнота.
Вояка булькнула грязью. Тимур, не высовываясь, сморкнулся в обе ноздри. Растафарыч приподнялся и сказал:
– Я всегда говорил: Большой Маврикий любит отважных. Так, сейчас в лес ныряем и чешем отсюда со всех ног.


***

Жизнерадостность Вояки могла сравниться только с ее говорливостью. Когда мокрые, продрогшие и грязные они углубились в лес, девушка, стуча зубами, начала болтать про то, как ей по кайфу избавиться наконец от своей гидрофобии, как она теперь полюбила воду, готова купаться с дальними заплывами хоть каждый день и не нарадуется открывшимся в связи с этим жизненным перспективам, – пока в конце концов едва не вступила в притаившуюся между кустами «электру».
После этого они довольно долго лежали за дубом, а «электра» бесилась, распуская во все стороны тонкие синие щупальца молний, билась в истерике, колотила разрядами по земле, стволам близрастущих деревьев и кустам, превращая последние в черную труху, в пепел, медленно оседающий на обугленную траву.
Несколько разрядов не успели целиком рассосаться и через землю достигли беглецов – их ощутимо тряхнуло, за что Вояка получила от Тимура тычок кулаком в бок. Растафарыч, с дредов которого сыпались трескучие искры, с большим интересом наблюдал за буйством аномалии, а когда та наконец успокоилась, поведал, что сам Большой Маврикий не зрел еще такого фейерверка.
Они встали и, обойдя «электру» по большой дуге, углубились в лес. Теперь впереди, на ходу отжимая рубашку, двигался Тимур, за ним шла, хлюпая ботинками, Вояка, а дальше Растафарыч, по очереди счищающий пальцами грязь со своих бесчисленных косичек. Вертолет трижды пролетал где-то в стороне. Пару раз они слышали вой псевдопсов, а однажды через лес, ломая кусты, пробежал кабан, судя по звуку – крупняк, и Вояка с перепугу запрыгнула на ближайшее дерево без помощи рук и нижних веток. Они долго снимали ее, и вскоре после этого Тимур остановился на краю небольшой поляны, через которую протекал ручей.
– Привал, – тихо объявил он. – Не шуметь, ясно? Помоемся, а потом надо сообразить, где что. Я вообще не понимаю, в каком мы направлении идем.
Так и сделали.
Не обращая внимания на Вояку, Тимур разделся догола, выполоскал одежду в ручье, помылся, выжал шмотки и оделся, стуча зубами от холода. Пока он дежурил, спутники последовали его примеру, после чего все дружно начали приседать и размахивать руками, пытаясь согреться: вода в ручье была ледяной.
– Мож-жет, костер раз-зведем? – предложила девушка.
– Как? – спросил Растафарыч.
– А ты косичками одну о другую потри, искры и по-сыпятся.
– Да ты юмору не чужда, я погляжу, – отметил он. – Бойскаутша, однако.
– Я смекалистая, – согласилась Вояка. – Нет, правда, Шульга, что дальше-то? Будем до утра тут торчать? Ночью в Зоне даже возле Периметра опасно.
– Какое-то оружие у вас осталось? – спросил Тимур. – У меня вообще ничего.
Вояка покачала головой, а Растафарыч присел и отвернул левую штанину почти до колена. Висящий в небе молодой месяц светил неярко, но достаточно, чтобы разглядеть черный чехол, пристегнутый двумя ремешками к лодыжке. Растафарыч достал из чехла нож и протянул Тимуру:
– Пользуйся, школьник. Ты Зону знаешь, я нет, тебе и перо в руки.
Тимур покачал ножом, махнул пару раз. Лезвие – обоюдоострый узкий треугольник с зубчиками вдоль одной грани, рукоять деревянная, удобная, на ней какой-то узор.
– Интересные теперь хиппи пошли, – сказал он. – Вооруженные.
– А я не хиппи, школьник.
– А кто же?
– Растафар. Мы, растафары, народ боевитый.
– Ладно, спасибо, растафар.
– Дальше что, Шульга? – повторила Вояка.
– Дальше надо оглядеться. Как?
– Глазами, Маша, глазами.
С этими словами Тимур зашагал к дереву, одиноко растущему на краю поляны. Это был вяз – обычно на них не залезешь, потому что ветки начинаются слишком высоко, но тут рос аномальный вяз, которые в Зоне иногда встречаются: у него внизу были толстые крепкие сучья, а крона напоминала толстую спираль, так как все ветки росли, изогнувшись по часовой стрелке.
– Осторожно, перо острое очень, – предупредил сзади Растафарыч.
Остановившись под вязом, Тимур задрал голову, потом поманил спутников.
– Стойте лучше здесь пока, – сказал он. – Спинами к стволу. Я попробую осмотреться, если только разгляжу что-то при этом свете. Потом решим, что дальше. Но вы настороже будьте и между деревьями внимательно смотрите, чтоб никакая пакость не появилась.
– О'кей, мэн, ползи, не боись, – ответствовал Растафарыч, приваливаясь костлявыми плечами к стволу.
Вояка заняла позицию с другой стороны, с таким сосредоточенным и ответственным видом вглядываясь в лес, что, казалось, сейчас из ее глаз ударят два луча и озарят чашу.
Тимур поплевал на ладони, поставил ногу на нижний сук и полез.
Он остановился, только когда кроны других деревьев остались внизу. Животом улегся на сук, одной рукой обнял его, поставил сверху локоть другой и уперся подбородком в кулак.
Далеко впереди лежала Свалка, которую можно было узнать по свечению аномалий. Блеклые светляки разных оттенков образовывали большой остров в море темноты. Там, в этом море, тоже были пятна света, но редкие, а Свалка перемигивалась огнями, будто ночной городок. В стороне Тимур разглядел еще два светящихся острова – может, какие-то базы, или большие лагеря, или что-то еще, там сияние было иной природы, скорее всего, его создавали не аномалии, а лампы и прожекторы.

Получалось, что от болота они шли немного западнее, чем надо. Но даже если свернуть и двигаться точно в ту сторону, где посреди Свалки находится Логово… До утра не дойти, прикинул Тимур. Да и вообще, о чем он думает – нельзя по Зоне ночью без стволов и детекторов аномалий шастать, натуральное ведь самоубийство. Выходит, надо здесь утра дожидаться. Хотя и это опасно – на поляну из ночного леса одна Зона знает кто может выйти. Но другого пути нет, придется сесть в круг, спина к спине, и тихо переговариваться, чтобы не дать друг другу заснуть, но чтобы и не привлечь своими голосами каких-нибудь тварей. Хотя с этим одна Вояка справится – будет болтать до утра без умолку, главное, чтоб голос не повышала.
Он широко зевнул. Спать хотелось сильно, хотя Тимур вырубился в жестяном ящике, но тогда сон быстро перешел в странное видение, а оно приносило не отдых, но скорее еще большую усталость. Ну а после событий было столько, что на неделю хватит.
– Шульга, ну чё там? – донеслось снизу. – Командуй, куда дальше?
– Помолчи ты ради Маврикия! – громко зашептал Растафарыч. – Не хипишуй, дай школьнику обозреть ландшафт.
– Да сколько можно обозревать…
– Тихо! – громко шикнул Тимур, и они заткнулись. Со стороны Свалки донесся хоровой вой – поначалу едва слышный, он быстро приближался.
– Шульга, там… Слышь, оттуда…
– На месте стойте! – Он быстро полез вниз. Когда повис на нижнем суку и носки ботинок коснулись земли, спутники повернулись к нему.
– Кто это там… – начала Вояка, но Тимур, держась одной рукой, второй зажал ей рот.
Звуки стали громче: лай, скулеж, подвывание, хруст веток и стук…
– Гон. – Он отпустил Вояку. – Малый гон, наверх лезьте!
Тимур стал взбираться обратно, спутники последовали за ним. Шум нарастал – живая лавина катилась к ним через лес.
– Гон вообще-то обычно перед выбросом начинается, – болтала Вояка по пути. – Но небо обычное, какой выброс? Или все же выброс? Шульга, ты чего молчишь-то? Выброс или не выброс? Если выброс, так нам не наверх надо лезть, а вниз, под землю то бишь прятаться, хотя где… – Тут она сорвалась, едва сумела зацепиться за сук и после этого поползла молча, сосредоточившись на том, чтобы не ухнуть вниз.
Они поднялись примерно до середины дерева, когда гон накрыл поляну. Внизу затрещало, зашумело, захрюкало и завыло. Быстрые тени вылетали из темноты, проносились через свободную от деревьев область и пропадали в ночи. Некоторые сталкивались, наскакивали друг на друга, тогда шум усиливался, слышалось рычание или хрюканье. Здоровенный псевдопес с посеребренной лунным светом полосатой спиной учуял людей: резко остановившись под вязом, задрал большую морду и взвыл. К нему присоединились еще несколько мутантов, они забегали вокруг дерева, выбившись из общего потока, который стал обтекать их, словно темная клокочущая вода.
Тимур поудобнее устроился в развилке ветвей, Вояка улеглась на толстом суку, обняв его и свесив голову; рядом, как нахохленный голенастый петух на заборе, поджав ноги, восседал Растафарыч.
Упреждая его вопросы, Тимур сказал:
– Кроме большого гона, который происходит перед выбросом, случаются и так называемые малые гоны.
– А из-за чего они случаются? – завороженно спросил водитель, весь захваченный буйством мутантской природы внизу.
– Никто толком не знает. Одни говорят, электромагнитное поле в Зоне локально меняется и зверье на это реагирует. Другие – что какие-то фронты аномальной энергии мигрируют. Третьи еще что-то плетут.
– А-а, – протянул Растафарыч.
Гон длился не очень долго, но даже когда основная масса мутантов убежала в сторону канала, из леса на поляну то и дело выскакивали отстающие – то пробегала беременная псевдособака, тряся раздутым пузом, то, всполошенно хрюкая, проносился выводок потерявших матку юных кабанят, то щелкала клешнями косолапая псевдоплоть. Одна попыталась залезть на дерево и долго сопела, неразборчиво бормотала на человеческом языке, тяжело взбираясь наверх, а сидящие там люди отламывали и отпиливали от вяза части веток и швыряли в нее. Потом Растафарычу как-то удалось откромсать длинный прямой сук, он метнул его будто копье и героически зазвездил псевдоплоти промеж больших, темных, унылых глаз. Псевдоплоть с протяжным уханьем сверзилась на землю, принялась хрипло ругаться и в конце концов, обиженно щелкая клешнями, убралась в кусты.
– Спускаться не будем, – заключил Тимур, и оба спутника закивали в ответ. – Лучше тут пересидеть. В развилке этой и поспать можно, если привязаться.
– Я тоже так полагаю, – согласилась Вояка, садясь на своем суку. – Только мне спать совсем не хочется.
– И мне, – подтвердил Растафарыч.
– Столько событий, столько всего! Канал, вертушка, болото, лес, гон – ух! Пакость эта с клешнями… Голова аж пухнет. Растафарик, круто ты в нее суком засанда-лил, как копьем – прям в лобешник ее, Чингачгук!
Растафарыч ответствовал что-то в том роде, что он не против насилия над псевдоплотью, но Тимур не слушал, его окончательно сморило. До Логова только к полудню доберусь, решил он. Стащив влажную куртку, уселся поудобнее в развилке, привязал себя к стволу и закрыл глаза. Спутники еще болтали приглушенными голосами, Вояка повествовала про нравы Зоны, Растафарыч – о том, как учился в Сызранском высшем военном авиационном училище, а после сбежал из армии, жил на гражданке полуподпольно, по поддельным документам, попал в общину хиппи, разочаровался в их философии и в конце концов устроился на работу в НИИЧАЗ, – а Тимур уже спал.


***

Ночная Зона – опасное место. Филин знал это лучше многих других. Но Шульгу надо было догонять, потому и пришлось идти через темный лес. Хорошо хоть они находились между Свалкой и Периметром, то есть далеко не в самой смертельной части Зоны.
Лысый со Шрамом всю дорогу молчали. Они слушались, когда им говорили, что делать дальше, не спорили и не высовывались, но постоянно крутили головами и, казалось, впитывали все происходящее.
Рюкзак Шрама был небольшой, а вот у Лысого – приличных размеров, и Филин решил, что там находится легкая радиостанция для докладов Седому. А еще решил, что разберется с этими двумя позже. Сейчас не было времени подстраивать им какую-то пакость, а просто втихаря скомандовать своим, чтобы пристрелили сладкую парочку, Филин не хотел. Бог знает, может эти двое, хотя в Зоне и не шарят, но бойцы ничего себе. Вдруг начнется серьезная пальба и охранники кого-то из его людей положат? Нет, лучше подождать.
В конце концов, может, вообще не избавляться от них? Филин все никак не мог решить, что делать, когда к нему попадет «слизень». То ему казалось, что нужно вернуть артефакт Седому, то – что оставить себе, а потом Седому либо кому другому продать. Если сейчас, заполучив «слизень», Филин переправит его в институт, Седой, конечно, заплатит, но не очень много – да и с чего ему много платить? Филин вроде так и так на него работает, постоянно всякие задания выполняет. Ну, получит тыщ десять, так и что? Но, с другой стороны, это укрепит его деловую дружбу с Седым. А с третьей… В общем, много было всяких нюансов, и поэтому он пока ничего не решил.
Гадюка двигался впереди всех бесшумно и быстро. Казалось, он не шагает по земле, а летит над нею, как какая-нибудь ночная бабочка, или скорее уж опасный нетопырь. Фонарики были в руках Боцмана, Шрама и Жердя. Они шли по краям, а Огонек и Филин в середине. Красавчик, на которого навьючили большую часть поклажи, обиженно плелся позади всех. Гадюка фонариком не светил, но, каким-то образом ориентируясь в темноте, то удалялся далеко вперед, исчезая из виду, то возвращался и тихим шепотом, а чаще жестами указывал, куда идти дальше, как поворачивать, чтоб не наткнуться на аномалию.
Жердь после уколов и прочих процедур Скальпеля ок-лемался. Самого отрядного доктора Филин оставил в схроне, приказав вырыть могилу за просекой и прикодать Одноногого. Хотя подозревал, что Скальпель этого делать не станет, а просто выбросит тело в лес, чтобы ночью сожрали мутанты. Скальпель вообще редко ходил на дела – сидел в схроне, охранял его и хозяйством занимался.
Гадюка снова вынырнул из темноты. Встав перед отрядом, скрестил руки, показывая, что дальше идти не надо.
Все остановились.
– Ну, чего ты? – спросил Жердь.
Гадюка повернулся к отряду боком, одной рукой показал вперед, а другую, свернув пальцы трубочкой, поднес к уху.
– И чё это значит?
Боцман, который больше других общался с разведчиком, перевел:
– Впереди шум какой-то.
– Чё-то я ничего не слышу, – возразил Жердь.
– А ты заткнись и послушай. Молчите все.
Они прислушались. Ночная Зона будто дышала. Мертвенное, едва слышное дыхание ее состояло из скрипа стволов, шелеста, уханья, бульканья и стрекотания, из писка, стонов… И сквозь все это донесся вой.
– Гон, – одновременно сказали Жердь и Красавчик.
– Точно, – подтвердил Боцман. Глянул на Филина, уловил едва заметный кивок главаря и добавил: – Так, все на месте. Гадюка, проверь еще раз, что к чему. Огонек, прикрой его.
Гадюка отрицательно качнул головой, показывая, что ему никто в провожатые не нужен, и скрылся между деревьями. Огонек, пожав плечами, направился за ним.
Их не было долго, а когда они вернулись, Гадюка показал влево и пошел туда. Боцман, оглянувшись на Филина, сказал остальным: «Идем». Отряд двинулся за Гадюкой, и Боцман обратился к Огоньку, которого для того и посылал вперед, чтобы не вытягивать из молчаливого разведчика подробности:
– Что там?
– Спереди малый гон, на нас катится.
– Накроет?
– Через это место зверье точно пройдет, но фронт у гона не длинный. Если в сторону отойдем, то нормально.
– К Свалке дольше будет идти, – возразил Филин.
– Что ж делать… Да, дольше, но не соваться же к мутантам в пасти.
– Тогда быстрее давайте.
Филин широко зашагал вслед за Гадюкой. Он не собирался во второй раз упускать Шульгу.

Глава 8

«Зыбь» включилась, когда они уже решили, что прорвались.
Их было четверо. Ходок – молодой, но уже известный в Зоне, легконогий, подвижный, с летящей бесшумной походкой, способный шагать без остановки хоть целый день.
Котелок – тихий сталкер, всегда брал на себя заботы по обустройству временного лагеря, ходил за хворостом и разжигал костер, готовил снедь и мыл миски в ручье, в общем, выполнял негероическую, но очень важную роль.
Стае, который всю дорогу рвался вперед с горящими глазами – скорее, скорее к Могильнику и скрытому в нем «менталу», – не давал другим спать, старался побыстрее свернуть стоянки, сокращал время отдыха и гнал, гнал отряд дальше.
И хмурый, скептически настроенный Тимур.
Береза погиб этим утром, просто распался на части – так, оказывается, убивали «пледы». Старик, помнится, называл их «одеялами», а один научник, с которым они консультировались перед выходом, бормотал невразумительное про «глюонные сгустки с псевдоинстинктами, разрушающие атомарные связи окружающих предметов».
Они давно миновали Мост, как некоторые называли область между Темной долиной и Свалкой, прошли по краю долины, оставив слева развалины военной базы и опасный Лес-Мозголом на границе Могильника, обогнули его с юга, потом взяли на север, прижимаясь к Припяти, преодолели пару километров вдоль нее по узкой, относительно безопасной полосе между водой и восточной границей Могильника. А дальше зараженная область подступила вплотную к реке и вдоль берега, ставшего болотом, потянулись плавучие островки-деревья, а потом уже были Челюсти…
И вот теперь «зыбь» включилась.
И сразу после этого все стало ужасно.
Котелок был мертв. Аномалия, поглотив его, застыла, он просто задохнулся. Наружу торчали только плечо и рука, которая уже перестала дергаться.
«Зыбь» сработала всего на несколько мгновений, и Стасу повезло: он как раз стоял на камне, который не успел раствориться в серой массе аномалии, а когда все же растворился, сталкер прыгнул. Его ноги опустились на «зыбь», но та, поглотив Котелка, уже стала твердой.
Тимур спасся, заскочив на упавшее дерево. Он присел там, вцепившись в сухие ветки. А вот Ходок, оказавшийся на дереве раньше него, не удержался и съехал по стволу – сук, за который он ухватился, подгнил и сразу сломался. Сталкер почти сумел выскользнуть из аномалии, но с «зыбью» «почти» – не считается. Она застыла, когда левая лодыжка Ходока еще была погружена в нее.
Все замерло, только тяжелые дождевые облака, похожие на огромные комья вымоченной в синьке ваты, ползли, перекатываясь, сминая друг друга, по холодному небу.
Первым опомнился Тимур. Поправив кобуру с пистолетом на ремне, он свесил ноги со ствола, нагнулся и окинул взглядом «зыбь». Большая, очень большая, Старик предупреждал. И непонятно, способна она еще расширяться или только срабатывает периодически – то есть разжижается, поглощая все, что в этот момент находится на ней, а после застывает. Поверхность «зыби» изгибалась, повторяя неровности почвы. Будто цементом залили большой кусок ландшафта, но раствор не застыл горизонтально, просто затопив впадины, а тонкой пленкой залепил собой все, от вершин холмов до распадков между ними.
Неподалеку от погибшего Котелка торчал приклад автомата. Тимур потрогал кобуру. Это был его автомат, и он выругал себя за растяпство – упустил! Перевел взгляд на Ходока. Тому не было и тридцати, а выглядел он еще моложе. Первое впечатление, которое возникало при виде его, – легкость. Но только не сейчас. Ходок присел, поджав правую ногу, растерянно и недоумевающе глядел на левую, почти до колена погруженную в «зыбь». Он привык доверять своим ногам, привык, что они никогда не подводят его, ноги были его лучшими друзьями, его главным достоинством и гордостью – быстрые, сильные, выносливые, – а тут такой подвох…
– Тим! – позвал Стае. – Надо выбираться.
Выбираться? Он перевел взгляд на брата. Тот, кажется, еще не до конца осознал, что случилось. С «зыби» Стае перебрался на ствол, прополз по нему и сел в развилке ветвей.
– Умер Котелок? – как-то отстраненно спросил он. Тимур пожал плечами, повел подбородком в сторону торчащей из серой глади руки и повернулся к Ходоку.
И увидел, что тот все понял. Недоумение на его лице сменилось испугом, а тот – ужасом. Сталкер привстал, всплеснув руками, когда окончательно постиг, в какой беде очутился.
А потом понял и Стае. И сказал:
– Мы будем ждать тут сколько понадобится.
По мнению Тимура, глупее и бессмысленней этого ничего ляпнуть было нельзя, но он промолчал. Зато Ходок помотал головой:
– А если она на сутки застыла? На двое, трое? Вам назад надо, припасов нет, все с Березой пропало…
– Ты что?- удивился Стае. – Мы дальше к «мен-талу» идем.
– Не дойдете, – ответил Ходок. – Это уже все поняли, кроме тебя.
Стае посмотрел на брата, ожидая поддержки, но увидел лишь злость. Тимур показал на север, где раскинулся Могильник. Три «пледа» приближались оттуда. Эти твари, или аномалии, или «глюонные сгустки с псевдоинстинктами» передвигались с непредсказуемой скоростью, могли застыть на месте или рвануться вперед, но в среднем получалось, что летают они примерно со скоростью быстро идущего человека, а значит, скоро будут здесь.
– Что там? – Ходоку с его места «пледы» были не видны, но он заметил, куда повернулись головы братьев. – Там… эти?
Не отвечая, Тимур жестом подозвал брата. Стае вылез из развилки, на четвереньках подобрался к нему, провожаемый взглядом Ходока. Тимур взял Стаса за голову, притянул ближе и тихо сказал:
– Нужно отнять ему ногу.
– Отнять?! – повторил Стае, и Ходок, вздрогнув, схватился за колено. – Что ты говоришь?!
– А иначе он умрет, – продолжал Тимур безжалостно. – Как Береза. «Пледы» близко. Хочешь ему такой же смерти?
Стае поник. Береза погиб страшно: настигший их в березовой рощице «плед» будто расправил черные крылья и обхватил сталкера вместе с большим рюкзаком, полным припасов, а после отпал, отлетел в сторону. Береза весь сразу посерел, стал похож на статую из цемента, потом пошел трещинами и развалился.
– Они близко, – повторил Тимур.
– Но, может, «зыбь» опять включится и Ходок ногу выдернет?
– И сразу провалится туда весь.
– Он может успеть перепрыгнуть…
– Может. Может, мы дойдем до «ментала», а может, и нет. Может, Старик говорил правду, а может, врал. Может, «ментал» дает бессмертие, а может, нет! А может, Береза ждет нас в раю! – С каждым словом Тимур говорил все громче, а последние выкрикнул в несчастное, полное боли лицо брата, удерживая его рядом, не позволяя отодвинуться от себя, выкрикнул с обидой и злостью – ведь он с самого начала был против этой экспедиции, он не верил в успех, он примерно знал, чем все это закончится, и не раз говорил Стасу. А тот все равно взял деньги у Филина, чем уже подставил их обоих, и пошел за «менталом», принудив идти Тимура. И ведь даже не просил, это был своего рода моральный шантаж, принуждение, потому что не мог ведь младший брат бросить единственного близкого ему человека в такой ситуации.
– Но как отнять? – спросил Стае, все еще не способный смириться с этой мыслью, не до конца осознающий ситуацию во всей ее безысходности: вот тебе смертельные и неуязвимые «пледы», а вот «зыбь», схватившая Ходока за ногу, и выбор невелик. Стае все еще надеялся на какую-то спасительную мелочь, которую они проглядели и которая сейчас всплывет как бы сама собой.
– Отстрелить, – сказал Тимур. – У тебя автомат. Артефакты тоже остались, чтоб он не умер сразу. И аптечка.
Стае помотал головой. Усевшись на стволе верхом, прижал руки к лицу и прошептал:
– Скажи ему сам.
Ходок со смесью надежды и отчаяния глядел на них снизу, и ясно было: он все понимает, но все же надеется на то, что хитроумные братья Шульга что-то придумают.
Тимур сполз ниже и коротко объяснил, что к чему. Ходок с ужасом поглядел на погруженную в «зыбь» ногу, потом – на плечо и руку Котелка. Молодое симпатичное лицо враз постарело.
– Нога моя… – простонал сталкер.
– Они летят. – Тимур показал на черные сгустки. – Решайте, или я ухожу.
Ходок привстал, пытаясь высмотреть над деревом «пледы».
– Говорил мне Сидорович не связываться с вами, – потерянно произнес он.
И тут Стае, спрыгнув со ствола на «зыбь», ударил по ней каблуком.
– Ты что делаешь?! – закричал Тимур.
– Включайся! – крикнул брат. – Включайся, ну! Давай! Включайся!
Он топал по твердой серой поверхности, потом упал на колени и стал бить кулаками, и Ходок тоже застучал по ней – неистово, безумно, так что по судорожно сжатым пальцам потекла кровь.
Пока они бились в припадке, Тимур влез на ствол повыше и достал бинокль. Над просторами Могильника струилась дымка, искажающая очертания развалин, холмов и деревьев. Где-то в этой дымке прятался «мен-тал». Недосягаемый и, по мнению Тимура, ненужный. И оттуда к ним приближались три «пледа» – сгустки черного воздуха с трепещущими краями. В бездонной, бесконечной черноте, из которой они состояли, вспыхивали искры. Иногда чернота собиралась в тугой комок размером с голову, иногда распластывалась и становилась похожа на большой придверный коврик. Наверное, если наступишь на такой, то провалишься и будешь целую вечность падать сквозь жгучую непроглядную тьму.
– Стае, артефакты, – сказал Тимур, убирая бинокль. – Достань их. И аптечку. Ходок, ты готов или нет? Если не решился… – Он показал на свой пистолет. – Извини, что я говорю это, но тут простой выбор: ты можешь застрелиться. Или я застрелю тебя. Или мы оставляем тебя здесь, и «пледы» убьют тебя, как тогда Березу. Ты видел. Или мы отнимем твою ногу. Говори прямо сейчас, времени больше нет.
Стае с Ходоком перестали колотить по «зыби», хотя брат по-прежнему стоял на ней.
– Отнимите ее, – сказал Ходок, слизывая кровь с кулака. – Отнимите, я не хочу умирать! Отнимите, Стае, слышишь?!
Стае покачал головой:
– Я не смогу.
– Отнимите ее! Отрежьте, отрубите! Они же летят сюда!
– Я… – начал Стае, и тогда Тимур, не выдержав, прямо с дерева ударил его ногой в плечо.
– Достань аптечку и контейнер! – закричал он. Схватившись за сук, подался вперед и сдернул с плеча брата автомат. – Я сам это сделаю, но ему надо вколоть обезболивающее, потом сразу наложить жгут, потом… Давай, иначе мы не успеем! Из-за тебя погибли уже двое, ты хочешь угробить и нас троих?!
Это было жестоко – но это подействовало. Стасу будто дали пощечину, наотмашь, хлестко, звонко – брат отпрянул, потом лицо окаменело. Он подобрался. Стащил с себя рюкзак, откинул запорную скобу небольшого контейнера на боку. Там было несколько артефактов, которые они нашли по дороге, и среди них те, что останавливают кровь, а еще снимают жар и на некоторое время тонизируют, так что даже тяжелораненый человек, наполовину в бреду, может самостоятельно или почти самостоятельно идти, пока не свалится с ног и не вырубится примерно на сутки.
– Дайте водки! – простонал Ходок.
Кинув взгляд на «пледы», теперь отчетливо видные и без бинокля, Тимур отстегнул флягу и кинул сталкеру. Пока они занимались контейнером с аптечкой, Ходок отвинтил колпачок и стал пить. Водка текла по лицу и шее, а он, никогда не пивший, мучительно глотал, давясь, отрыгивая, тряс головой и фыркал. Он весь покрылся потом, руки начали трястись, как у древнего старика, – и все же не сумел опустошить флягу, выпустил ее и упал вперед, ударившись лбом о серую поверхность. Фляжка отлетела в сторону, остатки водки потекли на «зыбь». Спина схватившегося за голову Ходока часто вздрагивала.
– Эй! – позвал Тимур.
Сталкер обернулся, насколько позволяла попавшая в ловушку нога. Глаза его безумно блестели.
– Д-да, – промямлил он.
Тимур придержал брата за ремень; Стае, набрав полный шприц прозрачной жидкости, потянулся к Ходоку и вонзил иглу ему под колено. Вколол. Когда Тимур вытащил его обратно на ствол, брат сказал:
– Подействует за минуту. Ходок, сейчас вырубишься, слышишь? Когда мне «мясорубка» ногу сломала, я на себе пробовал. Ничего чувствовать не будешь, Ходок, я тебе обещаю! Не будет боли. Даже когда нам придется… У меня ведь топорик, и нам, наверно, придется в самом конце рубануть, ну, чтобы кость… Ты понимаешь, да? У тебя перед тем все поплывет, ты будешь понимать, что происходит, но реагировать сможешь только так… ну, без эмоций, вроде со стороны смотришь. Тебе скажут идти – пойдешь, ползти – поползешь, только тело ватное будет, но не…
– Заткнись уже, – перебил Тимур. – Он все понял. Ходок протер кулаками глаза и сказал:
– Только я вас прошу, братишки, жгут хорошо наложите. Где они, далеко?
Тимур глянул в сторону Могильника.
– Близко, Ходок.
– Уже не Ходок, какой из меня теперь Ходок? Одноногим буду. Стреляй, Шульга! Стреляй, ты такое можешь, я знаю. Стреляй, твою мать, я уже ни хрена не чувствую – раскромсай мне ногу к ядреной Зоне! Ты у нас крутой, у тебя рука не дрогнет!
Он замолчал, приоткрыв рот. Облизнулся. Челюсть отпала, лицо стало как у засыпающего человека – безмятежное, отрешенное, только глаза открыты, но из них исчезла осмысленность, будто Ходок вдруг перестал понимать, где находится и что его ждет.
– Давай еще подождем… – Стае схватил Тимура за плечо, но тот отбросил его руку.
«Пледы» приближались. Еще минута, две – и будет поздно. Упершись подошвами в основание толстой ветки, торчащей из ствола сбоку, Тимур наклонился, вытянув руки с автоматом, почти приставил ствол к ноге немного ниже того места, куда Стае вколол обезболивающее, и вдавил спусковой крючок.
Начав стрелять, он очень ясно представил себе, как пули вылетают из автоматного ствола… и ствол этот вдруг стал извивающимся темным туннелем, а на дульном срезе далеко впереди заплясало пятно белого света. Тимур превратился в пулю, пронесся через туннель, нырнул в свет – и вокруг развернулась Другая Зона.