По мотивам квеста «Хвастливый поклонник».
О воине Тогоре говорили многое: презрев опасности, он собрал осколки Камня Откровений, повторил все подвиги Агудара, не раз помогал отражать атаки людей в Вурдалии и на Адском перевале… Воин Тогор – герой, никто не ставит под сомнение очевидную истину!
А Сугор – всего лишь гусляр, выше головы не прыгнет. Ждать от него великих свершений – это бесполезное дело! Умудрённые прожитыми летами старцы, чьих висков коснулась светлая, будто выцветший пламень, седина, не единожды восклицали: «Гусли? Да разве воинское это дело, музыкант? Возьми меч, Сугор, иди на Плато! Оставь бабьи забавы!» Молодой магмар усмехался, глядел исподлобья и, взяв гусли, отправлялся на гуляния в предместья Дартронга.
Не найти во всем Хаире магмаров, сильнее друг другу противоположенных, чем Сугор и Тогор! Однако поблизости росли, почти молочные братья! Друзьями слыли неразлучными: один подвиги вершил, другой их воспевал, а полученное за куплеты серебро пропивали вместе, подшучивая друг над другом. Хотя, казалось бы, о чём могут болтать столь весело воин и менестрель? Одному клинки интересны, второму подавай струны, каждый в чужое дело носа не суёт, ибо понять ничего не сможет.
Но дружили, ссорились, расходились, мирились. Трепались о женщинах и выпивке, общих врагах и детстве, удачной охоте и хорошей песне… и о ней, разумеется. О Лейле.
О, женщина! Обоих её голос (сладкий и дивно звонкий!) зачаровывал так, что никакая песня русалок с ним не сравнится; оба ловили взгляд неприступной красавицы, восхищавшей всех посетителей «В глотке Гурральдия» и умевшей не только слово дерзкое в ответ на пламенные признания найти, но и за себя постоять. Сущей Шанкарой представала перед восхищенными зеваками: каскад волос, ниспадавших на плечи, тяжёл и тёмен, будто горячие ночи лета, украшения и глаза в отблесках огня сверкают маняще, лукаво, гордо… Улыбка и взор лишены снисхождения – себе красавица цену знает, с абы кем говорить не станет!
Влюбились былые друзья в неё безнадёжно, страстно. Отсель и вражда меж ними пошла безнадежная, злая.
***
Лишь веселой жалости достойны те, кто впервые посетят Дартронг в богатый предпраздничный день. Кажется, будто не жители одного города толкаются средь торговцев и их прилавков, снуют по улицам и шумят тысячью разных голосов, а весь Хаир вмиг собрался в одном месте! Шум, гам, буйно колеблющееся живое море затопляет главные улицы и площадь…
«Вор! Вор! Держите вора!» – истошно кричит какая-то торговка, чей вопль вмиг поглощается сотнями других звуков. Кто-то пытается схватить ловкого прохвоста, вспыхивает короткая драка, падает опрокинута корзина с выпечкой, чужие руки хватают свежую сдобу, паренёк-лотошник пытается собрать товар обратно и не дать утянуть ещё больше… Вор? Какой вор? А-а-а, тот... Улизнул хитрец в поднявшейся суете! Прости, магмарка, не смогли помочь!
«Дорогу патрулю! Посторонитесь!» – доносится с другого конца ряда; магмары жмутся теснее, передние наседают на задних, звучат недовольные шепотки и ойканье тех, кому отдавили ноги; торопливо ныряет в толпу другой воришка, срезавший кошель зазевавшегося горожанина…
Узнать прежде виденное лицо, мелькнувшее в самом настоящем круговороте фигур – подвиг, деяние почти невозможное. Однако если по призванию вы торговец, привычный к гаму и многолюдным рынкам, это не составит большого труда. Именно к таким глазастым умельцам относил себя скупщик Мухмор и, должно заметить, не ради пустой похвальбы: карлик, изучавший качество огранки алмазов у одного из продавцов, лишь на долю секунды увидел в стороне знакомый силуэт, но признал высокого магмара сразу:
– Тогор! – неприятный голос взвился над рынком заставив окликнутого остановиться и глянуть назад, найти глазами, а после двинуться к палатке ювелира, раздвигая толпу, словно нос корабля – ломанные льдины.
Дружба этих двоих началась давно, но едва не оборвалась совсем, когда Тогор отплыл на Фей-Го бороться с порождениями Хаоса. Обещал вскоре возвратиться, помочь приятелю в щекотливых делах, но… но не вернулся, даже писем не слал.
Карлики – народ хоть обидчивый, но отходчивый, если речь идёт о проступках тех, кто некогда сумели заслужить их доверие. Мухмор не был злопамятным исключением из правил, посему возвращению почти похороненного им из-за неведения друга обрадовался со всей искренностью, на которую способна закостенелая душа торговца.
Вскоре они сидели на широких лавках в одной из столичных таверн, пили купленный по сему поводу пунш и делились новостями. У Мухмора их почти не было: говорил о сделках, опасных операциях, повышении цен; Тогор слушал, чуть улыбаясь самыми уголками губ, ибо как всякий воин с толикой презрения глядел на победы, одержанные не мечом, а златом.
Когда умолк старый друг, пришла его пора начинать повесть.
– А я… – он поджал губы, глядя на кусок своего отражения в кружке с пуншем. – Что обо мне говорить? На Фей-Го один день сложно отличить от другого. Вроде пробыл на острове год, медальку за храбрость и заслуги получил… Но отчётливо суток не помню: просыпался утром, видел одинаково тусклые рассветы, говорил с Рухамом, шёл охотиться на Гунглов. Возвращался поздно ночью весь в крови, грязи, слизи и Шеара ведает ещё в какой дряни. Валился с ног, засыпал как убитый, просыпался утром, видел одинаково тусклые рассветы… – Тогор невесело усмехнулся, пожал плечами. – Когда ты там, времени не хватает даже на бритьё. Зато едва начинаешь рассказывать, сразу удивляешься: чем был занят, если вокруг такая надоевшая и привычная рутина? Лучше не обо мне поговорим, Мухмор. Лейла… Она как?
– О-о-о, это ты вовремя спросил! – карлик энергично покачал головой. – Сугор за ней ухлёстывает. Ух, как вьется вокруг! Словно пчела вокруг мёда иль комар близ обнажённой женщины.
От глаз торговца не укрылась неестественная бледность, вмиг залившая лицо воина; тот до скрипа стиснул пальцами край стола и подался вперёд, выдохнув:
– И что? Отвечает? Ветреная! Говори, Мухмор, иль меня погубишь!
Не по себе стало тому от взгляда воина – дикого взора, гневом горящего и застарелой болью затемнённого. Уж не по вине ли трактирной гостьи его друг покидал Хаир, жизнью рисковал не единожды, а теперь возвратился спустя долгое время? Ходили слухи, будто пытались он и гусляр подступить к гордой женщине каждый по-своему, но песни одного и воинская удаль другого удостоились только звонкого смеха. Затем, как твердила молва, повздорили воин и менестрель, перечеркнули старую дружбу дракой, а после разошлись, проклиная друг друга.
Но медаль Борца с Хаосом – заслуга куда весомее побеждённых чудищ или сладкозвучных рифм. Не за ней ли, не за блестящей золотой наградой отправлялся воитель на Фей-Го, чтобы вернуться и покорить сердце совсем иного приза? Коль так, нерадостную весть передал Тогору первый же встреченный друг…
Вкратце, выделяя лишь самую суть, поведал ему Мухмор о вчерашнем происшествии, кое в «В глотке Гурральдия» до сих пор было на слуху: как пообещал Сугор, перебрав вина, добыть Лейле голову самого Богельфа – страшного чудища, обитающего в сердце затхлых болот, да выскочил за порог, и больше его никто не видел. «Жди, – прокричал отчаянный малый, – принесу тебе голову болотного приёмыша!»
Многие теперь делали ставки: действительно ли полезет певец, ратному делу почти необученный, в логово Богельфа или к вечеру придёт в трактир, сгорая от стыда?
– Ставь, – выслушав, коротко бросил Тогор, вынимая из кошеля целую горсть золотых монет.
От столь странного поворота дела Мухмор растерялся: ставить против магмаров было не в привычках воина. Однако не мог же Тогор просить сделать ставку на Сугора, с коим дрался и на чью голову призывал обрушиться звёздный небосвод?..
– На меня, тайно. Сходи к Лейле и поведай ей, что будет к ночи голова Богельфа. Но кем принесённая и чью рукой добытая – молчи, заклинаю! Как и о моём возвращении. Говори, что тебя Сугор послал успокоить женское сердце.
На том, пожав руки с небывалой торжественностью, разошлись. Мухмор вопросов не задавал, но поручение выполнил точно. Тогор же, выйдя из таверны, направился к дому гусляра.
***
Сугору не везло в любви. Ни тогда, когда жизнь проходила на качающейся палубе корабля, во рту чувствовалось послевкусие грога, а сжимавшие гусли пальцы нетрезво подрагивали, срывая звонкий плач струн, ни теперь. Прежде была морячка – жена капитана, за страсть к которой гусляра ссадили на берег в Вурдалии, нынче – прекрасная женщина, чья взаимность стоит головы Богельфа.
Выбежав из трактира, певец немного протрезвел на ветру, но схватиться за голову и назвать себя бестолковым глупцом разум, затуманенный грушевым вином, позволил лишь поутру.
Гусляр долго не мог вспомнить ничего из вчерашнего вечера. Проснулся в своей постели, дрожа и постанывая от лупившей виски глухой боли, потом опохмелялся и лишь через некоторое время смог по достоинству оценить недавнюю глупость.
«Богельфа ей пообещал… – проносилось в уме, пока Сугор вновь и вновь прижимался губами к краю кувшина с прохладной водой. – Дурак. Как же быть? Сам я трофей не добуду».
Нет нужды сомневаться в своей правоте: на днях ходили к болотам два умелых воина, мечтавшие одержать победу над чудовищным существом, да только никто из них не вернулся. Позднее нашли на краю болот сапог одного из ушедших, разорванный и кровью с тиной залитый.
Богельф – страшное создание, сильное. Болтают, что некогда имел человеческий облик, но стоит ли ждать от людей добра? Им, белокожим жителям Огрия, только беды в сей мир нести.
Вот и терзайся, бахвал, из-за собственного длинного языка: посмешищем стать в глазах магмаров или верную гибель в трясине и в когтях приёмыша сыскать?
Вскоре невеселые размышления прервал громкий стук в дверь. Гусляр вздрогнул, на мгновение замерев: били кулаком в тяжелой латной рукавице. Сильно, сначала три раза, секунд через пять тишины ещё четыре.
Порой мы, не видя, можем узнать старых друзей по шагу, ощущению их присутствия, едва различимому дыханию за спиной или отголоскам голоса вдали. Певец помнил того, кто давным-давно нередко разбивал пустынную тишь комнат резкими ударами в дверь или ставни окон. Не просто колотил со всей дури, а именно так стучал: три, тишина, четыре; часто в ответ на смех гусляра («Неужто условные сигналы в обиход вводишь, Тогор?») пожимал плечами и говорил, что прицепился такой «мотивчик», прилип, будто паутина от песни апрельской дудочки.
С минуту он колебался, не решаясь подняться или откликнуться: открывать ли? Сугор знал, в каком краю света так долго пропадал бывший друг, наслышан был от путешественников об опасностях Фей-Го и о славе, коя становится наградой лучшим из Борцов с Хаосом. Ни секунды гусляр не сомневался в причинах, заставивших воителя подняться на палубу корабля – слишком тяжелым, неприятным, враждебно-хладным оказался их последний разговор, обернувшийся дракой. Тогор мечтал заслужить внимание Лейлы; вернувшись, он наверняка проведал о недавнем обещании певца. Насмешками пришел осыпать, отговаривать, грозиться?
«В конце концов, что он может мне сделать? – Сугор пригладил взлохмаченные волосы, поправил воротник рубашки. – Ребра пересчитает? Ну, это всё равно Богельф сделает. Не страшно!»
Ему, если честно, всё равно было немножко боязно посмотреть в лицо старому другу и не так уж давно заведённому врагу, увидеть новые шрамы или следы незнакомой, но тяжелой жизни на отравленном Хаосом острове, или же медаль Преклонения на груди воителя. Не поймёшь, что больнее отзовётся внутри.
Дверь отпирал медленно, будто ещё сомневался. Открылась она с мерзким, противным скрипом, ибо певец всё время забывал смазать попорченные временем петли.
Да, это действительно был Тогор. Такой же высокий, широкоплечий, с багряно-красной кожей и тёмными волосами до плеч… Разве что улыбка его изменилась: прохладнее стала, жёстче. Вина ли в том лишений на Фей-Го или их, былых приятелей, встречи?..
Сугор глядел на Тогора, не отводя глаз, тот на него. Казалось, что только сейчас обоих посетила тревожная мысль: «О чём нам говорить? О детстве, подвигах и в далёком прошлом оставленных днях? Или о Лейле, от единого упоминания которой сердце сжимает тоска? Или о прощании таком пламенном, какое не у каждых родных братьев случается: о синяках, ушибах, ссадинах, разбитых в кровь кулаках и ведре ледяной воды, на нас выплеснутом разнимавшими зеваками, о посылаемых на головы друг друга проклятиях?»
Не о чем им разговор вести, не с чего вспыхивать новой ссоре. Наверное, потому Сугор отодвинулся и кивнул головой: проходи.
– У тебя всё так же, – негромко констатировал Тогор, пройдя и оглянувшись, – только пыли побольше стало. Как прожил год, брат?
Даже голос не исказился злобой или равнодушием к окружающим за прошедший год.
«Брат»… Слух резануло одно-единственное слово, глухая к доводам разума тоска начала рвать душу. Неужто простил, отступился от Лейлы, пришел возродить из пепла их дружбу, словно диковинную птицу Феникс?
Но нет. Почти не изменился воин внешне, изнутри же закалили его ветра Фей-Го. Такие, как Тогор, не сдаются, покуда дышат.
– Не брат ты мне, Тогор, – гусляр отвел взгляд. – Коль за миром пришел, то изволь, я согласен. Но если заговоришь о Лейле, мы снова врагами станем. Она из мыслей моих не уходит. В «В глотку Гурральдия» ходить не перестану.
Воин криво усмехнулся, молчал. Долго длилась тишина, напрягался Сугор с каждым мигом сильнее, готовясь услышать бранное слово или уклониться от удара. Но…
– Ну да, – воин… засмеялся? Весело, открыто, беззлобно, по-старому? – Вино-то грушевое там дюже как хорошо! Сугор, брось старую вражду! Фей-Го меняет многих. Знаешь, как мудрецы говорят? «Воину та жена нужна, которая рядом будет». Остров мне глаза открыл, – здесь оборвался смех, потемнело лицо. – Пока я из-за нее жизнью рисковал, где Лейла была? Вспоминала ли? Хоть единожды у путников и воителей обо мне спросила? Нет. Раз так, то к чему любить вертихвостку? Погибнешь – даже слезинкой не помянет. А тебе с Богельфом я помочь готов, коль ты в деву по-прежнему влюблен. Слушай…
Позднее Сугор, в тот час ловивший каждое срывавшееся с уст вновь обретённого друга слово, яростно проклинал день, когда крепко стиснул руку Тогора, пожал её и, улыбнувшись, согласился.
Тогор пообещал добыть голову Богельфа и ближе к вечеру действительно принёс нечто мерзкое, вонявшее невообразимо, заключённое в пропитавшийся кровью мешок. Показал певцу, хвалясь, голову омерзительнейшего из созданий, а тот… А тот, окрылённый, в сумерках появился в «В Глотке Гурральдия», бросил к ногам Лейлы противную ношу и услышал ее громкий, издевательский смех, вмиг подхваченный всеми.
Не Богельфа принес Тогор, а какое-то другое чудище, напавшее на него в болотах. Голову же болотного приёмыша преподнёс Лейле как доказательство своего бесстрашия.
Когда опозоренный певец на негнущихся ногах вышел из трактира, столь опустошило предательство его душу, что сил не находил даже на гневные слова проклятий.
***
Спустя пять лет Тогора убили на Фей-Го. Не Гунглы, а люди засаду устроили и сразили в неравной сече.
Хоть тело похоронили на острове, ибо не выдержит мёртвая плоть долгого плавания до материка, в Дартронге объявили траур. Единственные предметы, кои привезли в Вурдалию и из нее доставили в столицу – топор и шлем славного воина.
Говорили, будто овдовевшая Лейла почти не плакала по супругу, но лик ее оставался болезненно-бледен. Быстро, словно век пёстрой бабочки-однодневки, прошла их любовь, забрала лучшие годы женской красоты и лежала на плечах обоих грузом старой вины. Ибо певца, тогда вышедшего за порог, больше нигде не нашли.
Ушел Сугор, покинул дом, почти ничего кроме гуслей да одежды не взял. Иногда доходили слухи, будто видели магмара на Фей-Го, на Плато, а то и на заснеженных островах или палубе корабля. Сначала подобные «вести» долетали каждый день – слишком взбудоражило толпу исчезновение певца, затем пошли на убыль. Вскоре оборвались совсем, словно тонкая связующая нитка.
Часто плакала Лейла, вспоминая пылко влюблённого гусляра, ещё чаще хмурил густые брови доблестный воин, с легкостью ради любви пошедший на предательство. Только вот не нужна оказалась ему Лейла, манила как сладкий приз, едва получил – опостылела, словно старая женка. Иногда во сне он слышал песни гусляра, голос, видел лицо своего лучшего и, наверное, единственного друга, но края, где тот отчаянно и страшно погиб, не знал.
До самого последнего дня жизни величайшего из хаирских воинов не было на материке семьи, где жена и муж так яростно, зло, непримиримо и горько ненавидели бы самих себя.
Ибо дорого стоила их недолгая и отнюдь не дарящая всепрощающую радость любовь, купленная ценою чужих унижения и крови.
ВНИМАНИЕ! В рамках конкурса на самого продуктивного писателя/поэта рассказ опубликован "как есть" - без редакторских правок.
