Аука

Стук, стук…
Завязала плотные кожаные тесёмки на наплечах. Не сразу и сообразишь, каким узлом завязано, навык так просто не забывается.
Стук, стук…
Поправила наручи. На миг показалось, что запястья стали толще, грубее… Верная кожа сидела как и раньше, надёжно охраняя руку от вывиха, а понадобится – и от царапины. От сильного удара не защитит, но я и подставлять не собираюсь.
Стук, стук…
Шлем мне ещё не положен. Надеть конечно могу – но ведь свои раньше засмеют. Две тугие косы извивались круг меня змеями, но и на них можно сыскать управу… Опоясали мне голову, улеглись ровно и спокойно, как в гнездо, надёжно закрепились заколками – их из доброго дуба своими руками вырезала их любимая рука… Эти не подведут, не дадут змеям расползтись, их мои косы слушают крепче любого шлема.
Стук, стук…
А вот и пояс. Миг только колебалась – неужто и в талии пошире стала? – и тихо звякнула серебряная пряжка. Ну вот и всё. Коли пояс надет – назад дороги нет.
Стук, стук…
Остро пахло конюшней. Этот запах всегда напоминал мне о детстве и вольном степном ветре. Захотелось закрыть глаза, сесть на землю и немного помечтать… Нельзя.
Стук, стук. На поясе перекатывались резные деревянные амулеты: солнышки, лошадки, воинский крест; весело перестукивались, отгоняя нечисть и не давая забыться. Я помнила. И знала, куда и зачем я иду.

— Может, не надо? — с надеждой посмотрев на меня, спросила золовка… На голову ниже меня, говорила как будто с родным братом. Я промолчала.
Мимо пробежало двое детей… Странно. С каким-то непонятным отчуждением я следила за ними, издалека слышала их голоса. Подойти ко мне они боялись. «А ведь близнецы… Мальчик и девочка, надо же. И совсем не похожи друг на друга,» – подумала я и опять удивилась равнодушию, с которым пришли эти мысли. Неужто не моё чрево носило их в себе целое лето? Не мои ороговевшие, грубые руки гладили пушистые головы? Не мой голос пел печальные колыбельные? Всё казалось чужим и ненастоящим.
— Если что… присмотри за ними? — голос не подвёл меня. Без хрипоты, без надрыва, произнёс всё как будто другой человек, настоящий воин, а я наблюдала издалека.
— Ты только… вернись. Вернись скорее.
Я молча кивнула. Посмотрела в чистые глаза, полные страха и надежды, и поняла, что лгать не смогу.
— Одна не вернусь.
При этих словах рука помимо желания дотронулась до тонкого, узкого кинжала, спящего на поясе. Надеюсь, сестрица не заметила. Однако и она знала – дурные сны просто так не бывают.
Я свистнула, по старой привычке громко, как свистят, когда ветер задувает трубой и стремится исколоть тебя тысячей песчинок… Моя красавица Зорюшка была уже оседлана и готова к дороге. Верная подруга, кобыла была мне роднее сестры, чувствовала каждую мою мысль и незримым теплом согревала в ответ.
На миг показалось, что я чего-то забыла… гадкое чувство, оно всегда настигает, когда уезжаешь надолго, а то и навсегда. Я легко вскочила в седло. Нет, за годы не всё позабыла.

…Я гнала лошадь, крепко прижимая коленями, с одной мыслью – лишь бы успеть… Увидеть любимые глаза, отвернуть вражий меч от любимого чела, если понадобится – грудью встать на защиту.
Всё снова было так легко и уютно, воздух бил меня в лицо, стремясь поцарапать разрумянившиеся щёки, и в груди чувствовалось тепло… Впрочем, причина его была вполне понятна – женское моё естество было плотно перевязано плотной льняной тканью. Не сразу и сообразишь, кто под кольчугой, а и бежать удобнее, и на лошади… Разве что чешется немного, но это уже можно и потерпеть.
В моём племени девкам ещё при рождении прижигали правую грудь – чтобы не росла, силу отдавая руке – ей и тетиву натягивать, и меч держать. Я же родилась глазами ни в отца, ни в мать – в вечернее бездонное небо, при том ещё в глухой час, под полной луной… Как есть ведьма подменила, калечить меня не решились, да и имя дали подходящее – только детей им пугать – Аука. Волчица.
Однако, как бы тепло ни было, внутри, под сердцем, мёрз неприятный холодок, заставляя ещё сильнее прижимать взмыленную кобылу, ещё быстрее пропускать мимо какие-то деревни, сёла, мельницы, заросли… Успеть бы.
Почему, почему нельзя останавливать время по своему желанию? Нельзя заморозить руку, собравшуюся уже нанести страшный удар?

Я спрыгнула с лошади у самого портала. Едкий лошадиный пот блестел на тугом теле, однако кобыла не подавала виду, что запыхалась. Я звучно поцеловала её в мокрые ноздри.
— Беги, хорошая! Если не вернусь – не иди за мной… Отправляйся на свободу.
Кобыла опустила голову. Она всё понимала, не то что глупая девка… Я уже не оглядывалась, неотрывно смотрела на портал.
Он сиял непонятным, мертвенным свечением… Возле него останавливался сам ветер и творились странные, неладные вещи – не в меру ретивые листья, торопившиеся слететь с деревьев и начать круговорот, рядом с этим странным огнём как будто замирали. Некоторые и вовсе пропадали. Там не было даже пыли, не было вездесущего песка, и казалось, не было даже воздуха. Это магия, но не такая, которую ведают бабы в деревне – магия чуждая роду людскому, страшная и притягательная. Я подходила, и чудилось, что сами шаги стремились замедлиться, а то и вообще остановиться. Я зло выругалась и шагнула в темноту, которая только что казалась огнём.

Чуть не вывернуло наизнанку. Под кольчугой, под рубахой и надёжной бронёй я чувствовала, как кожа покрылась мурашками, и как испуганно дрожало всё тело. Вздрогнула, стряхивая наваждение. В косах моих не выбился ни единый волосок. Я осмотрелась.
Как-то странно было тихо… Не в прямом смысле слова, конечно – я слышала раскаты ужасной битвы, случающейся где-то вдалеке, на высоком плато… Но здесь, у портала – было одиноко, будто что-то очень важное ушло туда, где набрасывались друг на друга со смертельным оружием заклятые враги. А здесь даже трупов было мало, не говоря о живых.
Чуткое ухо уловило еле слышное шуршание где-то у скалы, затем – тихое как будто бы гудение за спиной. И некоторое непонятное, но никогда не подводившее меня чувство заставило отклониться, увернуться от невидимого удара… Мимо меня соколом пролетел метательный топор, прямо в портал, и глухо стукнул, сладострастно врезаясь в свежую плоть. Я не думая достала боевой лук и пустила разом две стрелы туда, откуда полетело оружие. Тёмное тело упало на скалистую землю. Повернулась к порталу. И в этот момент мне на руки упал человек.
Также без шлема, но на нём и брони приличной не было. Только кожаная куртка да штаны, заботливо заштопанные материнской рукой. Над его губой никогда не бегала бритва, и ещё не известно, успел ли он обнять женщину. Из побледневших рук упала – стыдно сказать! – дубина, глаза постепенно приобретали стеклянный блеск. Он не сказал и слова – это только в баснях перед смертью человек начинает изливать душу. Этот просто уходил. Не успев повидать мир, не простившись, наверное, со старушкой-матерью, не дав семени – уже покидал его.
Руки делали дело быстрее головы. Уже вытащила топорик из податливого тела – из живого бы поостереглась, здесь же уже не испортишь, кинжалом раскроила куртку. Сорвала с пояса золотой диск амулета… Пока не поздно.
Недолго думая, куда приложить – к ране или сердцу, приложила всё-таки к сердцу горячий круг и стала просить богов вернуть жизнь в искалеченное тело. Просила Эрифариуса, кто, как не дракон, ведает жизнью и смертью, может распоряжаться душами живущих и ушедших на тот берег… Ещё что-то шептала, долго и страстно, пока наконец руки не начало обжигать золото амулета. Почудилось, что в этот миг что-то светлое стало собираться, и как будто пар влетело в открытый рот. Я сидела рядом и смотрела, как медленно затягивается рана, как возвращается румянец на щёки этого по сути мальчишки. Как он открывает глаза, протягивает к ним кулаки – как проснувшийся младенец, и при этом не видно, что чувствует боль. Я встала и помогла ему подняться. Ненужный уже круглый уголёк, некогда сиявший огненным светом, упал на землю.
Парень заозирался по сторонам и увидел своё оружие.
— Дубина…
— Сам ты дубина! Деревенщина! — не выдержала я, подняв толстое дерево и кидая его назад в портал. Он нерешительно посмотрел вслед, потом на меня, не решаясь, что делать. Сила после оживления пришла почти сразу, а вот понимание запаздывало. Зная, как он сейчас туп и беспомощен, я толкнула его назад к порталу:
— Домой, живо! И чтобы пока не заработаешь себе на меч, здесь не показывался!
Он скрылся. Я удовлетворённо опустила руку на пояс, и тут мне показалось, что сама сейчас упаду замертво… Он был пуст. Мой последний амулет сейчас лежал погасшим угольком на земле, и ничто не вернёт ему прошлой силы. Возможности вернуть жизнь у меня уже не было, я потратила её на того, кто сдуру сейчас же возможно найдёт свою дубину и вернётся подставлять голову под удары.

А если опоздаю? Если приду, а он уже не дышит?
Я услышала собственный рык. Лук убрался за спину, из ножен достался клинок – не благородный меч, а тонкая изогнутая сабля, которая у меня в руке летала комаром, выдавая дивные песни. И это было последним, что слышали многие.
А если уже и амулет не поможет? Может, уже выклевали вороны (или кто здесь летает) ясные очи, уже тронул тлен его члены… Я бы согласилась быть поводырём, я бы всё отдала, лишь бы он жив остался, но поди как – проклянёт меня любимый за такую жизнь?
Я не бежала, я летела. Расстояние до злой скалы только что казалось большим… а вот уже три нечеловеческих прыжка – и я у подножия. Под ногами тела, и людей, и магмаров, острые камни, скалы и бурлящие потоки вулканического жара. Всё без разницы.
Только бы успеть… Только бы успеть… А что, если опоздаю я на шаг, на полшага – и уже никогда не увижу родного лица? Что, если сейчас он падает на острые камни внизу, или в жерло вулкана? Смогу ли отыскать?
Я с криком прорезалась в толщу сражавшихся. Всё смешалось.
Для меня исчезли звуки, сабля летала в полной тишине, искажённые яростью и непониманием своей судьбы лица сливались в один круговорот.
Раз мне даже подумалось, что этих чёрных тоже ждали дома жёны, у них тоже бегали по двору детки. Иногда я видела и женщин – он сражались ещё яростнее мужей. Цвета смешивались у меня в голове: красные, синие… Наверное, ещё зелёные бывают, и так они и отличают своих жён от чужих – потому что все эти лица сливались для меня в одно, и разобрать черты было невозможно.
В надежде я подняла взор наверх и увидела знакомый силуэт – это был воевода. За его плечами впору медведице своих медвежат прятать. Я стала пробиваться туда, уклоняясь, убивая, и мне порой казалось, что уже теряю человеческий облик, мои скачки, моя ухмылка и злая ловкость – и звериной чутьё гнали меня вперёд.

Рядом с воеводой вражин не было. Не было даже трупов, хотя кровь была всюду, да и прочие, не более приятные взору следы пребывания мёртвых тел… Громовым голосом отдавал он приказы, и его обзору поддавалось всё поле сражения. Меня он почувствовал спиной, а может, и разглядел, когда поднималась, но даже не повернул головы – если у него и более важные дела.
— Что, бабье платье наконец сняла, опять в драку лезешь? Всё тебе неймётся, дурёхе? Да ладно, ладно, не топорщись, догадываюсь я, что тебя привело. Жив твой соколик, ты ж ему ещё головную боль добавлять лезешь, ещё и за тобой следить, — воевода указал мне на участок, где можно было разглядеть его руки…
Я вроде как благодарила, но не могла произнести и слова. Хотелось замереть, остаться смотреть на милого, но ноги уже сами несли меня – туда, где опускаются мечи и топоры, где встречаются кольчуги и кастеты, щиты и чьи-то стрелы…

Только бы успеть… Ещё пару шагов, несколько биений сердца, и я рядом, спиной к спине.
Я уже видела, что успеваю. Что он сейчас обернётся и увидит меня…
Он обернулся. Я не успела даже вскрикнуть, не успела подумать. Тяжёлый меч опустился на плечо, колени подогнулись… Я была уже рядом, отбиваясь, отрубленная голова обидчика покатилась по скалам весёлым мячиком… Потом был ещё кто-то, я не помню. Потом я не удержалась, опустилась на землю, сняла шлем с его головы, вгляделась в милое лицо… Глаза были закрыты, а морщины разглаживала такая безмятежность, что я начала понимать – опоздала самую малость на миг, но судьбе и этого достаточно. Скудные капли падали на его лицо, а руки обхватывали голову, как драгоценнейшее из сокровищ…
— Не надо… плакать, — внезапно услышала я. Тихий хриплый голос заглушил для меня рокот битвы – где-то там, далеко, заглушил собственное сердцебиение, и вообще всё в этом мире.
А может, правду говорят, что женские слёзы – лучшее лекарство?
Медленно он разлепил глаза. Уставшие и покрасневшие, они ещё не начинали подёргиваться нездоровым блеском.
— Улыбаешься… я говорил, что твоя улыбка – лучший лекарь?..

Автор: facedancer