Своя дорога

    Лута всегда мечтал быть воином. Настоящим воином, храбрым и непобедимым, каким в его понимании и должен был быть мужчина. Однако – обагрённая вражеской кровью и озарённая славой жизнь продолжала проходить где-то далеко от него, сына кузнеца и внука великого воителя. В бою с магмарами дед потерял десницу, после чего не мог помыслить ни о битвах, ни о ремесле. Тогда он был молод и удал, а ныне – старик, уважаемый всей округой за занятные сказы о вещах, о которых каждый мальчишка только мечтает…
— А чем её, руку-то срубили, деда?
— А чем рубять? Топором, чем же ещё. Ох и знатный был топорище, красный не то от крови, не то от огня магмарского… да.
— А броня? Неужели и броня не спасла?
— Молодой я был тогда, гордый не в меру. Думал – голыми руками огневичей возьму… Ан и получилось, что меня первей достали. Казалось – жизнь в тягость стала, хоть к лешему иди на поклон, а жинка-то моя и рада, окаянная: уберёг тот топор меня от пущей глупости, голову под меч совать.
При неровном свете лучины лицо деда становилось то добрым, то страшным, и все слушали, задержав дыхание. Парни, девки, свои, чужие – все уважили старика, собирались каждый месяц на посиделки, слушая одни и те же сказы, всякий раз находя для себя что-нибудь новое, не слышанное ранее.
— А что, он и с одной рукой хорош был, ой лучше некуда! — ловко вынырнула из-за печки бабуля с большим блюдом пирогов: с мясом для парней, с малиной для девок, — Бывало как хватит, обнимет шуйцею своей, прижмёт к себе крепко – слаще чем прежде! Да и известно всем, стать мужская, она не в руках кроется…
    Девки смущённо брали пироги, пытаясь трапезой скрыть нахлынувшую на щёки краску. Оно и ясно, что не в руках: после потери дедовой десницы они с бабулей семерых деток нажили, добром и любовью гнездо своё свили. Лута разглядывал лицо бабушки: некогда прекрасное, сейчас оно было сплошь покрыто тонкими нитями морщинок. Можно было увидеть следы от улыбок, от дум каждодневных и дум тяжёлых, от слёз… Вот и поди реши, легко ли далась жизнь с мужем-калекой ей, первой красавице в округе. И легко ли далась жизнь деду, когда молодуха заявила, что ни один сын воином не станет, за отца мстить не пойдёт… Давно то было, много воды утекло, слёзы свои дед с бабкой все выплакали годы назад, теперь жили мирной жизнью, внучкам на радость. Однако внуки – они на то и внуки, чтобы тянуло их повторить ошибки дедов своих.

    …Кряж Кайар издавна славился своими умельцами да мастерами. Сюда съезжались все – посмотреть на диковинные искусства, купить товары али просто что нужное на ярмарке. Для отца Лута собирал самоцветы – их можно было вставить в меч или кольцо, украсить любой предмет, порой повышая цену его вдвое против обычного. Из остатков Лута делал ожерелья для девок, погремушки для детей – и либо продавал, либо просто раздавал. Иногда появлялись особые люди – ювелиры – в больших количествах скупавшие камни. Их немного побаивались, так как ведали они древние руны, а значит, с самими богами совет держали. Так в любом великом деле, будь то ремесло кузнеца, знахаря или ювелира – что пошло от богов, то и впредь надо совершать под их надзором, дабы непотребства какого не учинить. Ювелирам Лута никогда не продал ни единого камня: видел он, как скупают они у девок агатовые бусы, чтобы потом распороть нитку и сложить камни в карман, и полнился недоверием к этим людям.
    И, как водится, после каждой ярмарки уходил он снова на поиски самоцветов – а идти приходилось лесом, далече, и ну как не возьми с собой лучшего друга! Другом таким для Луты был Огнезар. На два года старше его, Ознезар считался в деревне за труса – однако Лута, видевший друга при деле, понимал, что просто смелость его иного толка. Не раз и не два Огнезар вступал в единоборство с соперником страшнее всех живущих, с соперником непреодолимее всех врагов на свете, и не раз и не два побеждал. Парни ценили взаимопонимание, и друг без друга в лес не шли. Не то чтобы они надеялись вместе устоять против населяющих чащу чудищ – справедливо полагали, что две пары глаз зорче одной, каждый раз умудрялись уходить от опасности. Так и в этот раз, о котором пойдёт речь в сказе, вышли они двое из ворот деревни, поклонились родительскому дому, и пошли своею тропою. Неблизко дорога тянется, однако и они парни не промах – оба сильные, крепкие на бабкиных-то пирогах выросли, вскорости и в лес вошли, и сомкнулись над ясными головами кроны деревьев.
    Аккуратно перебираясь между стволами дубов, елей и осин (как бы не наступить на молодой побег, не обидеть), шли они своей дорогой, как вдруг услышали тихие всхлипы впереди.
— А ну как леший морочит? — Огнезар поспешил достать оберег, начал делать знаки защитные.
— Пойдём посмотрим, а там увидим.
    Звуки становились всё ближе. И вот расступились кроны, и на пне от сваленного грозою дерева увидели они девушку. «А ну как кикимора или лешачиха? Сейчас затащит…» — шёпотом поговаривал Огнезар, но от друга не отставал.
    Девушка была в длинной льняной рубахе до пят, подпоясанной кожаным пояском. Вдоль правого бедра рубаха была будто бы смята, и будто бы грязно-бурого цвета. Незнакомка не то сидела, не то прилегла на пень, бледная, плакала.
    Подойдя, парни увидели, что и правда приключилось верно горе: рубаха была разорвана, кровь почти уже не сочилась из свежей раны, и на лице ни кровинушки. Девка была русокосая, конопатая, с большими серыми – а от влаги они казались голубоватыми – глазами. На шее Лута приметил ожерелье из бирюзы, и сердце забилось чаще. Девку узнать он не смог, таких в каждой деревне десяток за одним парнем бегают. А вот ожерелье…
    — Не боись, не морочат. Девку от мавки я может, и не отличу, а вот свою работу приметить сумею. Ей, видать, помощь нужна. Как зовут-то, красавица? — обратился он к девушке.
Та медленно приподняла голову и тихо сказала:
— Крапивой Богдановной величают, нездешняя я. К подружке ходила плакаться…
    Невеста, поняли друзья. На посиделки небось отправилась, плаканье по девичьей доле совершить, песни девичьи в последний раз со всеми спеть, да со свободой проститься. Дело обычное, только вот голос её дрожал слишком по-настоящему, помимо воли выдавал, что слёзы были искренние, от сердца. Да и имя у неё какое-то странное… Крапива. Так родители либо нелюбимое дитя назовут, либо слабое, которое родившись, крику не крикнуло, пока не отхлестали по заду.
— Возвращаюсь, а тут пёс…
    Парни переглянулись. Одна забота с плеч долой – не попортил никто девки, не настиг недобрый человек, не заморочил леший. Другая на плечи – а ну как больная собака?
— Расскажи-ка мне, красная, как пёс тот выглядел? Больно страшен был? — при этих словах Огнезар медленно начал распаковывать свой мешочек, перебирая содержимое.
— Страшный, лохматый, и слюни ещё… Я даже опомниться не успела, а он возьми и убежал.
Счастье твоё, что убежал, подумал Лута. Не убежал бы – вовек не дознались бы отец с матерью, что с просватанной дочкой приключилось.
— А ну покажи рану.
    Девушка, казалось, собрала весь остаток сил своих, чтобы сжаться в комочек и судорожно замотать головой. Лицо залилось краской, по щекам потекли свежие слёзы – и откуда столько влаги в одной девке только берётся?
— Да не бойся ты, дура, друг мой лекарь. Ничего у тебя там нет, что б он не видел. Покажи ему рану, не то хуже будет, — Лута потянулся к Крапиве и острым кинжалом рассёк рубаху до самого края. Девушка смолкла.
    Вдвоём наблюдали они, как Огнезар поклонился вековому дубу, наблюдающему за ними с пригорка, как поднял руки Солнцу Красному, как будто специально показавшемуся на небе, как сходил к роднику, и принёс целую пригоршню воды, что-то над ней приговаривая. Водой той, прозрачной и ледяной, промыл рану девушке. Затем достал из мешка какие-то травки, корешки, нежные розовые лепестки, всё это растворил в каком-то тёмном зелье, а потом смазал рану. Всё так же молча, что-то приговаривая про себя, достал другую бутылку и протянул Крапиве.
    Девушка, едва отойдя от оцепенения, дрожащей рукой взяла бутыль и отхлебнула глоток. Внутрь её полилась горькая холодная жидкость, она почувствовала, как та бегает у неё по телу, постепенно разогреваясь, пока не стало совсем горячо, и закрыла глаза. Казалось, что внутри бушует море, нет, это её укачивает на волнах, и она куда-то плывёт, нога больше не беспокоит, ничего не беспокоит, так легко, свободно…
— Уснула, — сказал Огнезар. — Что делать-то с ней будем?
— Нельзя её так оставлять, одну. В лес от подружек без защиты просто так не уходят – только те, кто от смерти бежит или смерти ищет. Посему, надо отвести её до ближайшего селения, а затем…
Его слова прервал странный вой. Два красных уголька смотрели на них из чащи, издалека они слышали судорожное дыхание и чувствовали переливы чёрной шерсти. От демона нет спасения, не для них – только отрастивших первый пушок над губой мальчишек. Но и сдаваться без боя друзья не собирались. Медленно достал Лута длинный кинжал, Огнезар – заострённый, верно заточенный серп – всем хорош, если древко не обломается, и стали ждать неминуемого.
    Медленно – торопиться некуда – от тени отделялась тень, от шороха – тяжёлое дыхание – и показался из леса Демон: светящиеся глазищи, клыки в палец толщиной, толстые перекаты мышц под блестящей шерстью. Всё так же неспешно подбирался он к ним, на ходу оценивая добычу и пуская слюни, как вдруг снова из леса раздался тот вой… Как будто кричал человек, но уже озверевший, испивший крови и повидавший тот свет. Зверь неуверенно обернулся. Лута увидел, как на поляну, под солнечный свет выходит ледяной гигант… нет, мужчина в сверкающих доспехах. Пёс зарычал и кинулся…
    В этот момент оба парня от непривычки закрыли глаза. Послышался звон, потом скуление, потом глухой удар… Демон лежал на земле с перерезанным горлом, кровь хлестала во все стороны, омывая ботинки воина, казалось, не боящиеся ржи. «А ведь воин, — подумал Лута, — Как есть воин, не охотник. Охотник так бить бы не стал, он бы сердце проколол, чтобы кровь лилась тонкой струйкой и не запятнала шкуру… То есть с демона, конечно, какая шкура, но всё же – у действительно хороших охотников подобное умение входит в привычку, а привычки только с последней каплей своей крови лишиться можно». Как ни странно, несмотря на свою явную Воинскую природу, незнакомец не внушал Луте ни доверия, ни благоговения. Парень неотрывно смотрел на сочащуюся кровь, и ему казалось, что сейчас его вытошнит.
— Ну вот, ещё один. Что ж вы одни по лесу ходите? А кто там, сзади? Ваша девка?
Огнезар прочистил горло, но Лута не дал ему слова.
— Моя это девка, не твоя. На чужую не заглядывайся.
— А чем докажешь, что твоя? — проговорил вояка, снимая шлем. Лицо его, как ни странно, было смуглое, загорелое – а парни-то думали, что он никогда со шлемом не расстаётся – покрытое шрамами, в длинными чёрными усами.
— А вон ожерелье у ней на шее. Это мой подарок на свадьбу.
    Воин подошёл к поваленному дереву, парни поперёк желания расступились. Тот посмотрел на девушку, да тронул рукой ожерелье. Крапива тем временем сквозь сон слушала речи их, но в дрёме не понимала, то ли бояться надо, то ли радоваться всем сердцем, что эти мужчины делят её, как добычу, что кто-нибудь из них заберёт её, ещё раз вот так невесомо дотронется до девичьей груди, а то и убьются оба ради её руки, лишь бы слышать её голос – тоже и страшно, и сладко.
— И верно. Добрая работа. Куда ж вы собираетесь такой компанией? Двое мальчишек да раненая девка.
И снова слово взял Лута, удивившись невесть откуда взявшейся решимости.
— В Одельвайс идём, к храму. Венчаться будем.
— Далеко не дойдёте. Буду вас сопровождать.
И всё. Поняли сразу, что спорить да перечить толку не было, их мнения просто никто не спрашивал.
— Как звать-то тебя?
— Воеславом величать можете.
Воеслав… очень уж подходило это имя суровому воину, так, будто казалось – зачем спросили, неужто так угадать не могли?
    Итак, пришлось им разделить свои хлебы на четверых, а после – уходили Лута с Воеславом вдвоём на охоту, дичь разделывали такоже вместе, однако заметил Огнезар, что друг его стал сумрачнее обычного, и с воином за это время не перекинулся и словом. Лута же замечал за Воеславом, что тот всё чаще поглядывал на Крапиву, улыбался невесть чему, иногда покручивал ус и как будто задумывался. Надеялся Лута ценой лжи защитить белую лебедь от чёрного сокола, да как бы и с ним чего не приключилось – в случае поединка устоять он не мог. Крапива же сделалась тоже молчалива и задумчива, разговаривала только с Огнезаром, а порой просто сидела одна, зашивая рубаху тонкой шёлковой нитью – у Луты такие были отложены для самых дорогих бус. Однажды верный друг даже подкрался к Луте и спросил: «А может, бежать надумаете? Вижу же я, люба тебе девчонка, да и она перед воином не стала отрицать, что твоя», но тот молча качал головой.

    Так и дошли до города – в молчании да недоверии, страхе, терзаясь невысказанными словами. Отмерил парням земной поклон Воеслав и сказал:
— Спасибо вам, братья, за вашу доблесть, что самое дорогое моё сокровище ценой собственных жизней защитить не побоялись. Ведь шёл я к кряжу, желая невесту мою наречённую найти и проводить до отчего дома, и уже отчаялся её на дороге своей встретить. Крапива покраснела и опустила голову.
— Не было меня, когда родители отдавали, не видела я жениха, который выкуп платил, — при этих словах Лута почувствовал знакомое биение в груди, — однако признала тебя, суженый мой. Паче смерти боялась я за немилого идти, однако узнав тебя, сильнее испугалась, что ошиблась и ты покинешь нас.
    И тут впервые встретились Лута и Воеслав глазами, и впервые горько улыбнулись друг другу.
— Нынче свадьбу справляю, а потом уж и не до побоищ будет. Да вот думаю, давно хотел ученика себе взять, чтобы был он мне как брат родной, воинской науке обучить. Если согласишься – почту за великую честь.
Лута последний раз кинул взор на ожерелье на шее у тонкой Крапивушки, совсем затерявшейся в руках Воеслава, и покачал головой.
— Нет, брат, извини. Иным кровь вражью проливать, а иным – камни обрабатывать да мирное умение развивать. Тут уж у кого как душа ляжет. А у меня в городе другое дело есть…

И с этими словами он направился к гильдии мастеров.

Автор: facedancer